Тупиковое звено
Шрифт:
— Боже! — Филипп приложил руку к груди. — Что вы такое говорите, Ди-ди?!
— Я просто спрашиваю.
— Надо терпеть.
Даша сняла с вешалки куртку.
— Я вам так скажу: ваш бонтон антидемократичен. Он граничит с фашизмом. — И, передернув плечами, как от холода, с возмущением добавила: — Да вы знаете, что от крошечного кусочка мяса между зубами можно сойти с ума?
Филипп остался непреклонен.
— Дам вам простой совет: не ешьте в ресторане, это удел мужчин.
— Как-как? — Даша застряла одной рукой в рукаве.
— Предоставьте это нелегкое занятие мужчинам, они более выносливы.
— Что-что?
Филипп
— Скажу вам откровенно, — он интимно понизил голос, — пережевывающая еду женщина — зрелище мало эстетичное. Разумеется, за исключением десерта и шампанских вин. Здесь вам равных нет.
— Господи, да что вы такое говорите? — Даша перепугалась не на шутку.
Как и всякая одинокая женщина, она редко готовила для себя что-нибудь изысканное и побаловать желудок могла только в ресторане. А так как в ресторан обычно ходят с мужчиной, то получался как бы двойной праздник: еда и мужчина. И вдруг ей между делом сообщают, что единственная гадость, поджидающая ее в ресторане, так это она сама.
— Немедленно возьмите ваши слова обратно! — потребовала она.
— Но почему? — изумился Филипп. — А, впрочем, извольте: забудьте все, что я говорил.
— Забудьте! — Даша с трудом попала молнией в замок. — Да я теперь в ресторане и есть не смогу.
Филипп скрыл улыбку, легкую, как бабочка.
— Полагаю, вам это будет только на пользу.
— Вы хотите сказать, что я толстая?
— Нет, ни в коем разе! Но воздержание от излишнего чревоугодия вам не повредит.
Даша сердито засопела. Она не знала, что ответить, ибо в глубине души признавала правоту слов Кервеля. Но отказаться от еды в ресторане… Боже, закрой границы Франции!
— Надеюсь, я не обидел вас?
— Что вы, что вы! — Даша хитро прищурилась. — Боюсь только, пока мы вместе, это мне придется обижать вас три раза в день.
Филипп приподнял руки, показывая, что сдается.
Глава 17
1
Нескладный, угловатый юноша вошел в гостиную и сел на пол, обхватив колени. Короткая верхняя губа обиженно подрагивала.
— Оказывается, Макс улетел к отцу?
Услышав вопрос сына, Илзе Сауш и бровью не повела. Может только губы сжала чуть плотнее. Она была красива, но черты ее скандинавского лица, очерченного преимущественно прямыми, четкими линиями, казались слишком холодными, в них не читалось ни страсти, ни хотя бы отблеска эмоций: скульптура, лишенная жизни.
— Что с того?
— Почему Максим не взял меня с собой? Он же знает, как я скучаю по отцу.
— Потому и не взял.
— Но зачем вообще надо было скрывать его поездку?
— Например, для того, чтобы не слушать твое нытье. Ты мешаешь мне смотреть передачу. Помолчи, пожалуйста.
— Я хочу знать, — продолжал настаивать Юргис. Сауш бросила на сына короткий злой взгляд:
— Отец хотел видеть именно его. Ты успокоился?
— Это неправда!
— Разумеется, правда.
Юргис Сауш вспыхнул, его лицо, некрасивое, похожее и втоже время совсем не похожее налицо матери, исказил нервный тик.
— Этт-то лл-ложь! — Высокая верхняя губа вдруг напряглась,
Раздался смех.
— Прекрати! Разумеется, он больше любит Макса. Ведь он его первенец.
Илзе прекрасно понимала, как больно ранят ее слова сына, и оттого произносила их с особым удовольствием.
— Он стт-тарше всего на одд-диннадцать мм-месяцев!
— Ну и что?
— И он не любит отца так, как я.
— Ну и что с того? — Илзе Сауш оторвала взгляд от экрана и повернула голову, но не к сыну, а к зеркалу. Красивой рукой поправила белоснежные волосы, уложенные волосок к волоску. — Какая разница, кто человека любит? Важно, кого любит он сам. Вот твой отец, например, больше любит Макса. И ничего с этим не поделаешь. — Вдоволь налюбовавшись своим отражением, она откинулась на спинку и со вздохом добавила вполголоса: — Впрочем, я тоже больше люблю Макса…
— А я вот вв-возьму сейчас, сс-соберусь и поеду к отцу.
— Юргис, прекрати разыгрывать из себя ребенка. — Илзе раздраженно отмахнулась. — Ты уже взрослый мужчина.
— Если я мужчина, мама, то почему ты никогда не даешь мне возможность поступить, как я хочу?
— Мало ли чего ты хочешь! Трехлетние дети тоже хотят мороженого, но им его не дают…
— Я не хочу мороженого, я хочу видеть отца.
— Зачем?
— Затем, что он мой отец. — Юргис не отрываясь смотрел на мать. Взгляд его был полон бессильной ненависти и невозможности эту ненависть выплеснуть. — Мне не надо было переезжать с тобой в Латвию. С отцом мне было бы лучше.
Илзе откинула аккуратную голову назад и расхохоталась:
— Да уж, воистину жаль! Ты бы жил в нищете, в грязной крошечной комнатушке. А денег вам не хватало бы даже на хлеб.
— Не с-смей так говорить об отце! — Взорвавшись тонковатым визгом, юноша вскочил. — Он музыкант, он пп-прекрасный музыкант! А в комм-муналке оказался только благодаря тебе. Это ты ему сломала жизнь, он единственный, кто захотел на тебе жениться, а ты даже не оценила этого…
Договорить ему не удалось — звук звонкой пощечины разнесся по комнате.
— Как ты смеешь так говорить о своей матери! — прошипела Илзе. Ее бледное от природы лицо теперь стало белее волос. — Я всегда нравилась мужчинам, за мной всегда ухаживают…
— С тобой даже спят, тебе даже платят за это. — Дрожащей рукой Юргис сделал широкий жест и поклонился в пояс: — Спасибо, мама, нищета нам не грозит. Только интересно, как ты будешь зарабатывать, когда состаришься?
Он высоко вздернул подбородок, словно демонстрируя, что готов принять и сотню пощечин, но мать повела себя неожиданно. Илзе вернулась в кресло, села, положив узкие ноги на пуфик, и увеличила громкость телевизора.
— Кстати, забыла сказать: твой драгоценный отец умер, — спокойно, даже с какой-то насмешкой произнесла она. — Ему размозжило голову. Так что комната его теперь свободна. Можешь собирать свои вещи и катиться отсюда к чертовой матери. Я больше не желаю тебя видеть. Отныне у меня всего один сын, а тебе я желаю сгореть в аду.
Нетвердой походкой Юргис приблизился к матери. Лицо его закаменело. Лишь губы едва шевелились:
— Ты… все врешь! Скажи, что ты врешь… Светло-серые глаза неподвижно следили за мерцанием экрана.