Туполевская шарага
Шрифт:
В телевизионной передаче 12 ноября 1988 г. тот же Л. Л. Кербер подчеркивал умение А. Н. Туполева организовывать «горизонтальные связи» своего конструкторского бюро (находящегося по сей день в здании бывшей тюремной шараги) в обход сковывающих инструкций и «вертикальных» (управляющих) связей. Так что метод сопротивления управлению всегда был основным способом прогресса нашей науки и техники. Это относится и к прикладным, и к фундаментальным исследованиям.
Так вот, наука, как прикладная, так и фундаментальная, должна защищать себя от попыток управлять собою. Но делать это они могут разными средствами, в чем и проявляется существенное различие фундаментальных и прикладных наук, несмотря на все попытки авторов доказать, что науки не делятся на два вида. Разница состоит в том, что
Авторы рассматривают всего три возможных отличия фундаментальных и прикладных наук. По принципу важности целей эти виды наук не отличаются. А. Н. Крылов прав, считая исследования по кораблестроению более важными, чем исследования по паразитам. По крайней мере на сегодняшний день это может быть и так, хотя с помощью изучения этих паразитов завтра, возможно, будут открыты средства борьбы с энцефалитными клещами и прочей опасной для человека дрянью. Но эти исследования и получат тогда прикладной статус. Ясно также, что деление наук в зависимости от ведомственной принадлежности есть полная бессмыслица.
Но вот различение наук по подходу к исследованиям вполне осмысленно. Авторы напрасно называют цитируемый ими критерий Капицы слабым. Но ещё точнее различает фундаментальные и прикладные науки критерий предсказуемости и гарантируемости результата. В прикладных исследованиях обычно заранее видно, может ли быть данная задача решена в обозримое время при данном состоянии пауки. Фундаментальная наука не интересуется ситуациями, где результат с гарантией может быть достигнут при определенной квалификации исследователей. На экономическом языке это различие означает, что для прикладного исследования существуют общественно необходимые трудозатраты для получения результата, а для фундаментального это понятие не имеет смысла. В первом случае результат исследования имеет стоимость (является товаром), а во втором таковой не имеет. В этом заключается объяснение того, почему в одном случае кооператив ученых можно помыслить, а во втором – нет. Это, конечно, маленькая разница, но она напоминает анекдот о том, как на банкете сидящая рядом с Бернардом Шоу суфражистка заявила, что между мужчиной и женщиной разница весьма мала. В ответ на такое заявление Шоу предложил тост за эту маленькую разницу.
Тому же А. Н. Крылову принадлежит великолепное определение различия фундаментальной и прикладной науки. Когда Митрофанушку спросили, про дверь, существительное это или прилагательное, то он ответил: «А котора дверь? Та, что в сарае сама по себе существует, стало быть существительна. А та, что здесь в комнате, та прилагательна, она к своему месту приложена». Так вот, прикладная наука производит двери для определенных мест – тех, где в них нуждаются. На этом она может заработать себе на жизнь. А фундаментальная наука заготавливает двери, чтобы их складывать в сарай накапливаемых знаний о мире. Этим прокормиться нельзя, но это необходимо, чтобы наука вообще могла существовать.
Прикладная «дверь» осознает себя как предназначенная для определенного места, а существительная уверена в своей самоценности. Вот эта разница в рефлексии, в осознании своей роли чрезвычайно важна. При этом настоящая прикладная наука нуждается в присутствии где-то рядом науки фундаментальной, создающей необходимые духовные витамины, а не только запас «дверей в сарае», которые когда-нибудь понадобится вставить в подходящий проем. Поэтому-то в самых что ни на есть прикладных институтах содержат маленькие группы для теоретических исследований. Это повышает научный тонус всего учреждения. А в Туполевской шараге находился академик Некрасов, который просто писал свой курс теоретической механики, когда остальные с полным напряжением сил конструировали самолеты. Но, стало быть, само существование такого
В этих случаях фундаментальная наука кормится из благотворительного фонда. Так вот, это и есть единственный разумный способ существования фундаментальной науки: быть финансируемой не на основе ожидаемых результатов, а на доверии. Этому учит опыт средневековых университетов, которым монархи-покровители даровали особые права вольности. Этому учит и опыт западной науки, имеющей многообразные фонды финансирования фундаментальных исследований. Очень важно, что эти фонды не монополизируются и не координируются. Поэтому у каждого ученого, представившего разумную программу исследований, есть шанс получить под неё деньги для работы. В основе организации науки в США лежат принципы академической свободы, являющиеся основой теоретического, политического и правового самосознания ученых.
Впервые систему этих принципов выдвинул в 1842 г. Ф. Хасслер, первый директор службы берегового надзора США 2: 1) помощь ученым должна оказываться на долгосрочной основе, без ограничений во времени, ибо ученые не в состоянии приспосабливать исследования к произвольным календарным срокам бюджета; 2) ученый имеет право на выбор направления и цели исследования, ибо открытие нового знания несовместимо с жесткими нормами и формами научной мысли и экспериментирования; 3) свобода публикаций – необходимое условие научной деятельности; 4) обеспечение постоянной связи ученых США с международной научной общественностью – основа их плодотворной деятельности.
Именно такое самосознание, основанное на ощущении гарантированности соблюдения указанных принципов, создает необходимую для научных занятий свободу, приведшую к тому, что в США и на Западе гораздо чаще, чем у нас, возникают новые научные направления даже в тех областях науки, где мы имеем сопоставимый уровень исследований. Сегодня нам пора осознать, что существующая зависимость нашей науки от ограничений секретности (система оформления актов экспертизы требует огромных усилий и позволяет перекрыть возможность публикаций неугодным лицам – утверждаю это на собственном опыте совсем недавних лет), от кадровой политики чиновников, от системы рецензирования в журналах, от жесткой системы планирования и т. д. и т. п. совершенно несовместима с понятием академической свободы. А отсутствие атмосферы свободы обрекает нашу науку на то, чтобы вечно догонять современный уровень науки и пытаться не отстать навсегда.
1 См.: Кербер Л. Л. Дело шло к войне… – «Изобретатель и рационализатор», 1988, No 3-9. 2 См.: Кулькин А. М. Капитализм, наука, политика. М., 1987, с. 49.
Выдержки из статьи, опубликованной в журнале ВОПРОСЫ ФИЛИСОФИИ, 1989, No 4, с. 85-87.
Об авторе
«ИЗВЕСТИЯ», No 197 (24052), 15 октября 1993 г.
Кербер родился в Петербурге в семье вице-адмирала российского флота. Судьба легко угадывалась: кадетский корпус, дальше… Дальше кадетский корпус разогнали к чертовом матери, и стал юный Леня телефонистом на артиллерийском полигоне. Потом красное начальство решило, что отсиживаться в тылах хватит, и началось: Мамонтов, белочехи, белополяки, Кронштадтский мятеж, – кровавой этой каши наелся он досыта.
После «гражданки» очень хотел учиться. Он, конечно, был немного «не от мира сего», если полагал, что дворянина, сына белого адмирала могут принять в советский вуз. Работал на авиазаводе в Таганроге, потом перебрался в Москву. И тут их судьбы пересеклись: его и Туполева. Он работал радистом на Ходынском аэродроме, где доводили знаменитый АНТ-25, который называли ещё РД – рекорд дальности. Рекорд тогда держали французы: 9000 километров. Туполев замахнулся на 13 000. Все знают имена Громова, Белякова, Байдукова, Леваневского, Спирина, Юмашева, Данилина, ставших героями на АНТ-25. Никто не знает Кербера, который впервые испытывал радиосвязь на рекордной дальности. Но в КБ знали: это наш «радиошеф»!