Турако - птица печали
Шрифт:
Наверху появляется Зиа, раздетая, с волосами, испачканными черными чернилами, с исцарапанными в кровь лицом и грудью. На руках она несет дочь, холодный труп Нао с негнущимися, нелепо торчащими руками и ногами. Она спускается, останавливаясь на каждой ступеньке. Зубы ее сжаты, на застывшем лице нет ни малейших признаков усилия или эмоций. Глаза устремлены на крыльцо. Она отталкивает Камбэ, подошедшего, чтобы помочь ей, выходит из дома, удаляется к кустам комбретума и исчезает за ними.
Стоя в дверях, Жюли плачет. Пьер обнимает ее. От бурных рыданий содрогается все ее тело. Слезы текут из глаз, смешиваясь со слюной. Она прижимается лицом к плечу Пьера и, перестав
Турако лихорадочно бьет крыльями, перескакивает с одной пальмы на другую. От его криков замолкают другие птицы. И пока Жюли не успокаивается, он не перестает метаться из стороны в сторону.
Сидя на крыльце, упершись взглядом в белые цветы монументальной юкки, Камбэ повторяет, словно бесконечную молитву, имя Нао.
Когда наступает ночь, Зиа возвращается. Ее ведет за руку Пери. Она одета в длинное синее платье, которое было на ней в день первой менструации ее дочери. Проходя мимо, она гладит волосы Камбэ, неподвижно сидящего уже несколько часов.
– Успокойся, - говорит она.
– В ее мертвых глазах я видела их лица. Не пройдет и месяца, как они потеряют свое имя.
Кроме Турако, наблюдающего с верхушки дерева все безобразия этого мира, никто и никогда не узнает, где Зиа похоронила свою дочь.
* * *
На Виллу пришел Ребель и спрашивает Зию. Она отказывается его видеть, и поручает Жюли сказать ему, что отныне он для нее мертв. Он пытается убедить Жюли, что ему нужно во что бы то ни стало встретиться с Зией. Он хочет оправдаться. Победа его клана, как он считает, дает ему право хотя бы быть выслушанным. Жюли уговаривает его не настаивать.
– Она не желает ни с кем общаться и ни с кем не разговаривает, кроме меня.
– Я не виноват в этом убийстве.
– Она тебе не поверит.
– Как она себя чувствует?
– Она сбрила волосы на голове и, чтобы освободиться от тех сил, которые были ей даны и не сохранили ей дочь, отрубила себе по пальцу на обеих руках и обеих ногах.
Ребель постарел за несколько дней. Его льняной костюм, вдруг ставший ему слишком широким, белая нейлоновая рубашка со слишком тесным воротом, галстук со слишком большим узлом, слишком узкие лакированные туфли, слишком короткие носки - все это придает ему скованный вид тех людей, отлучить которых от власти он стремился в юности, и немало преуспел в этом. Жюли оглядывает его с головы до ног. Вспоминает бурного, ненасытного, дерзкого любовника, который влезал к ней через окно, раздевал, срывая одежду, смеялся над ее стыдливостью, над ее колебаниями, когда он требовал от нее, чтобы она удовлетворяла его необычные желания. Она не может удержаться от улыбки.
Ребель знает, что он смешон в этой одежде, но не может допустить, чтобы над ним потешались. Чтобы наказать Жюли за ее безмолвную дерзость, он спрашивает о Пьере, спрашивает так, как, бывает, справляются о здоровье старого забытого дядюшки. Не дожидаясь ответа, он объявляет, что только что назначил Камбэ начальником всех археологических раскопок на Острове.
– Пьер будет доволен таким признанием его заслуг в обучении кадров. Что может быть почетнее для учителя, чем уход на пенсию в связи с передачей своего поста ученику? А для Камбэ это лестное назначение, которое поможет ему скорее забыть свое горе.
– Он совсем не похож на вас, - говорит Жюли, впервые обращаясь к Ребелю на "вы".
– Немного все же похож, раз согласился.
– Наверняка только после настойчивых советов Пьера.
– Это бы меня удивило. Еще никто не знает о моем решении. Я только что, буквально сейчас,
Жюли молчит, лицо ее бледнеет. В одно мгновение рушится, пропадает на глазах добровольная кабала, в которой она пребывала у этого не признающего ни дисциплины, ни покоя экспансивного любовника, дорогого ей с отроческих лет. Она смотрит на Ребеля и не узнает лица, тела, жестов того, кто годами воплощал для нее образы и желания, рождающиеся из грез, из чтения, из жизненного опыта. Он растворяется в воздухе. И даже его прозвище ему больше не подходит. А настоящее имя его Жюли забыла, значит, она больше никак не будет его называть.
– Зиа будет рада узнать, что умерла не только ее дочь, - говорит она шепотом и, чтобы не вдаваться в объяснения, добавляет: - Извините, но, чтобы этот дом стал опять гостеприимным, мне надо еще много сделать, навести порядок в моем жилище после визита ваших друзей.
– Ты уже вставила решетки в окна на кухне. И в спальню такие же закажешь?
– В этом не будет нужды. Нао будет вечно охранять этот дом от непрошеных гостей.
Не прощаясь, Жюли поворачивается и уходит на второй этаж, изо всех сил стараясь не споткнуться на лестнице. А для того, чтобы ее невозмутимость выглядела еще более очевидной, она не держится за перила.
– Скажи Зие, что я хотел сообщить ей сам одну новость, - кричит вслед Ребель.
– Убийцы ее дочери были арестованы и отданы под суд. Я приказал, чтобы им связали руки и ноги и бросили живыми в реку. В последние дни у наших славных крокодилов отличный рацион, - кричит он со смехом, выходя за ворота.
VIII
В сумерках от болот поднимается кисловатый смрад, запах пропадающего света, запах исчезающего мира. Это час, когда ослабевает зрение, час, располагающий к молчанию и беспокойству.
Пьер научился слышать, как приближается и ширится ночь. Каждый вечер он садится на террасе и слушает. После восстания, освобожденный от своих служебных обязанностей, он решил остаться на Острове. Выдворения, которым грозился Ребель, он не боится. Оно отныне ни к чему, и никто его не желает.
Жюли вновь открыла Миссию. Вместе с одной девушкой, которой она помогла выучиться на медсестру, каждое утро Жюли принимает больных в бывшей часовне, пострадавшей от пожара меньше других помещений. Во второй половине дня она занимается Усадьбой, где хочет наладить доходное хозяйство, чтобы оно служило образцом для окрестных фермеров. Если у нее остается свободное время, она рисует на листах пергаментной бумаги животных и растения исчезающих на Острове видов, которые она решила охранять.
В первую очередь она рисует Большого Турако, верного свидетеля. Его все более хриплый крик наполняет печалью уходящие часы, и поэтому их не жаль. Еще она рисует лицо Пьера. Чтобы убедить его позировать ей, она называет его "последним представителем ушедшей эпохи". Затем Жюли рисует портрет Камбэ и, на сей раз не с натуры, обнаженного Ребеля, глаза которого ей никак не удается воссоздать по памяти - из пепла сердца ничто не восстает. Зиа и Пери позировать отказываются. Потом, чтобы сохранить для грядущих поколений точную картину мира, которого они не увидят, Жюли рисует птиц, пресмыкающихся, грызунов, хищников, деревья и цветы, которым грозит исчезновение. А вот насекомых, кроме пауков, рисовать не хочет. В саду, на чердаке, в лесу, на болоте она ловит пауков-крестовиков, пауков-птицеедов и тарантулов. Обдает их водяным паром и накалывает булавкой на доску из дерева окубака, которую ей дала Зиа. Это ее дерево-фетиш: своего рода растительный вампир, оно нападает на корни деревьев и убивает их.