Тургенев без глянца

Фокин Павел Евгеньевич

Гончаров весьма образно передавал мне, указывая руками на те следы, которые он делает, и как в эти следы, по его уверению, французские писатели новейшей школы совершенно след в след за ним вступают, а причиной этому все я, Тургенев! Гончаров не шутя, с необыкновенным раздражением рассказывал, да и рассказывает весьма многим, что я подсылаю к нему, к Гончарову, соглядатаев, те подсматривают, что он пишет и как пишет; наконец, эти соглядатаи, подосланные то мною, то N. N., крадут у него со стола исписанные листы и пересылают их в Париж! Нередко, выйдя из квартиры, Гончаров быстро возвращается к себе, вспомнив, что он тот либо другой лист

бумаги оставил у себя на столе. Он спешит к себе в квартиру. Тщательно убирает со стола бумагу и прячет под ключ. А однажды, не найдя какого-то листа, Гончаров написал самые резкие укоризны N. N., утверждая, что «в то время, когда я пишу к Вам это письмо, Вы, без сомнения, выкраденные у меня листы пересылаете уже в Париж, к Тургеневу».

Да, это полный недуг нервов, совершенная мономания и столь опасная, что она может привести к окончательной болезни и катастрофе. Да Бог, чтобы этого не случилось с таким прекрасным писателем, как Гончаров.

Дружба – дружбой, а деньги – врозь: Тургенев и Некрасов

Николай Гаврилович Чернышевский:

Тургенев до своей ссоры с Некрасовым, когда жил в Петербурге, заезжал к Некрасову утром каждый день без исключения и проводил у него все время до поры, когда отправлялся делать свои великосветские визиты; с визитов обыкновенно возвращался опять к Некрасову; уезжал и опять приезжал к нему, очень часто оставался у Некрасова до обеда и обедал вместе с ним; в этих случаях просиживал у Некрасова после обеда до той поры, когда отправлялся в театр или, если не ехал в театр, просиживал до поздней поры отправляться на великосветские вечера. Каждый раз, когда заезжал к Некрасову, он оставался тут все время, какое имел свободным от своих разъездов по аристократическим знакомым. Положительно, он жил больше у Некрасова, чем у себя дома.

Авдотья Яковлевна Панаева:

За 1848 и 1849 годы на «Современнике» накопилось много долгов, надо было их выплачивать, и потому среди 1850 года денег не было, а между тем Тургеневу вдруг понадобились две тысячи рублей. Приходилось занять, чтобы скорее удовлетворить Тургенева, который объявил Некрасову: «Мне деньги нужны до зарезу, если не дашь, то, к моему крайнему прискорбию, я должен буду идти в „Отечественные Записки“ и запродать себя, и „Современник“ долго не получит от меня моих произведений». Эта угроза страшно перепугала Панаева и Некрасова. Они нашли деньги при моем посредстве и за моим поручительством.

Не прошло и года, как из-за Тургенева произошла остановка в печатании книжки «Современника». Он должен был дать рассказ, но не прислал его и даже с неделю не показывался в редакцию, что было необыкновенно, так как он если не обедал у нас, то непременно приходил вечером. Некрасов волновался, два раза ездил к нему, но не заставал дома; наконец, написал ему записку, убедительно прося тотчас прислать рукопись. Тургенев явился и, войдя в комнату, сказал:

– Браните меня, господа, как хотите, я даже сам знаю, что сыграл с вами скверную штуку, но что делать, вышла со мной пренеприятная история. Я не могу дать вам этого рассказа, а напишу другой к следующему номеру.

Такое неожиданное заявление ошеломило Некрасова и Панаева; сначала они совсем растерялись и молчали, но потом разом закидали Тургенева вопросами: как? почему?

– Мне было стыдно показываться вам на глаза, – отвечал

он, – но я счел мальчишеством далее водить вас и задерживать выход книжки. Я пришел просить, чтобы вы поместили что-нибудь вместо моего рассказа. Я вам даю честное слово написать рассказ к следующему номеру.

Некрасов и Панаев пристали, чтоб он объяснил им причину.

– Даете заранее мне слово никогда не попрекать меня?

– Даем, даем, – торопливо ответили ему оба.

– Теперь мне самому гадко, – произнес Тургенев, и его как бы передернуло; тяжело вздохнув, он прибавил: – Я запродал этот рассказ в «Отечественные Записки»! Ну, казните меня.

Некрасов даже побледнел, а Панаев жалобно воскликнул:

– Тургенев, что ты наделал!

– Знаю, знаю! все теперь понимаю, но вот! – и Тургенев провел рукой по горлу, – мне нужно было 500 рублей. Идти просить к вам – невежливо, потому что из взятых у вас двух тысяч я заработал слишком мало.

Некрасов дрожащим голосом заметил: «Неуместная деликатность!»

– Думал, может, у вас денег нет.

– Да 500 рублей всегда бы достали, если бы даже их не было! – в отчаянии воскликнул Панаев. – Как ты мог!..

Некрасов в раздражении перебил Панаева:

– Что сделано, то сделано, нечего об этом и разговаривать… Тургенев, тебе надо возвратить 500 рублей Краевскому.

Тургенев замахал руками:

– Нет, не могу, не могу! Если б вы знали, что со мной было, когда я вышел от Краевского – точно меня сквозь строй прогнали! Я, должно быть, находился в лунатизме, проделал все это в бессознательном состоянии; только когда взял деньги, то почувствовал нестерпимую боль в руке, точно от обжога, и убежал скорей. Мне теперь противно вспомнить о моем визите!

– Рукопись у Краевского? – спросил поспешно Некрасов.

– Нет еще!

Некрасов просиял, отпер письменный стол, вынул оттуда деньги и, подавая их Тургеневу, сказал: «Напиши извинительное письмо».

Тургенева долго пришлось упрашивать; наконец он воскликнул:

– Вы, господа, ставите меня в самое дурацкое положение… Я несчастнейший человек!.. Меня надо высечь за мой слабый характер!.. Пусть Некрасов сейчас же мне сочинит письмо, я не в состоянии! Я перепишу письмо и пошлю с деньгами.

И Тургенев, шагая по комнате, жалобным тоном восклицал:

– Боже мой, к чему я все это наделал? Одно мне теперь ясно, что где замешается женщина, там человек делается непозволительным дураком! Некрасов, помажь по губам Краевского, пообещай, что я ему дам скоро другой рассказ!

Тургенев засмеялся и продолжал:

– Мне живо представляется мрачное лицо Краевского, когда он будет читать мое письмо! – и, передразнивая голос Краевского, он произнес: – «Бесхарактерный мальчишка, вертят им, как хотят, в „Современнике“!» – Придется мне, господа, теперь удирать куда ни попало, если завижу на улице Краевского… О, господа, что вы со мной делаете.

Когда Некрасов прочитал черновое письмо, то Тургенев воскликнул: «Ну, где бы мне так ловко написать! Я бы просто бухнул, что находился в умопомешательстве, оттого и был у Краевского, а когда припадок прошел, то и возвращаю деньги».

С тех пор Тургеневу был открыт неограниченный кредит в «Современнике». <…>

Полистная плата Тургеневу с каждым новым произведением увеличивалась. Сдав набирать свою повесть или рассказ, Тургенев спрашивал Некрасова, сколько им забрано вперед денег. Он никогда не помнил, что должен журналу.