Турист
Шрифт:
— Я не стану докладывать Тому, пока мы не получим кое-какие ответы, ладно?
Она посмотрела на него и наконец-то одарила усталой улыбкой.
— Спасибо, Мило.
— Чарльз, — поправил он.
— Интересно бы знать, у тебя вообще-то есть настоящее имя? — криво усмехнулась Энджела.
3
Еще час ехали вдоль итальянской границы. С приближением к побережью лес понемногу редел, деревья отступали от шоссе, уже блестевшего в лучах утреннего солнца. Миновали Копер и Изолу. За окном мелькали невысокие
Справа время от времени открывалась синяя гладь Адриатики; ветерок приносил через открытое окно запах соли. Может быть, и он смог бы найти спасение в таком вот благодатном местечке. Исчезнуть, раствориться и провести остаток лет на море, под жарким солнцем, которое высушит и выжжет из тебя все, что нарушает природное равновесие. Впрочем, мысль эта занимала его недолго, потому что он уже знал наверняка: география ничего не решает.
— Мы не сможем ничего сделать, пока ты не расскажешь остальное, — сказал он.
— Остальное? — Она притворилась, что не понимает. — Что остальное?
— Не что, а зачем. Зачем Фрэнка Додла понадобилось отправлять куда-то с тремя миллионами.
Она ответила, поглядывая в боковое зеркало.
— Из-за одного военного преступника, боснийского серба. Он большая шишка.
Слева промелькнул небольшой розовый отель, и почти тут же им открылся залив Портороз, широкий, сияющий, словно наполненный солнцем.
— Как его зовут?
— Это так важно?
Может быть, и не важно. Караджич, Младич, любой другой, объявленный в международный розыск, — история всегда примерно одна. Все они, как и их противники с хорватской стороны, так или иначе приложили руку к творившемуся в Боснии геноциду, из-за которого некогда тихая и приветливая многонациональная страна стала парией в международном сообществе. В 1996-м, когда Международный суд ООН по бывшей Югославии предъявил им обвинения в преступлениях против человечности, жизни и здоровья мирных граждан, грабежах и убийствах, нарушении правил ведения войны и попрании Женевской конвенции, эти люди ушли в подполье, затаились, скрываемые сторонниками и продажными чиновниками.
— ООН предлагает за них пять миллионов, — заметил Чарльз, глядя на море.
— Да, тот парень и хотел пять, — сказала Энджела, пристраиваясь к длинной очереди машин с немецкими, итальянскими и словенскими номерами. — Но у него ничего не было, кроме адреса, и деньги он потребовал вперед, чтобы успеть скрыться. В ООН ему не поверили и на контакт не пошли, и тогда какой-то умник в Лэнгли решил, что мы купим информацию за три. Такой вот пиар-ход. Слава достается нам, а ООН снова демонстрирует свою некомпетентность. — Она пожала плечами. — Пять или три — в любом случае ты миллионер.
— Что известно об информаторе?
— Нам он ничего о себе не сообщил, но в Лэнгли его вычислили. Некий Душан Маскович, сараевский серб, вступил в милицию в первые дни ее образования. Был одним
— А почему сделку не провернули там же, в Сараево?
Машина едва ползла по улочке, мимо цветочных ларьков и газетных киосков.
— Не хотел брать деньги в Боснии. И даже не хотел держать связь через посольство в Сараево. Был категорически против участия во всем этом кого-либо из бывшей Югославии.
— Не дурак.
— Насколько нам известно, в Хорватии он приобрел моторку и собирался ждать в море до семи часов вечера субботы. Потом подойти незаметно к берегу, произвести обмен и сразу же уйти, пока его не заметят и не заставят зарегистрироваться.
— Понятно.
Живот снова заболел, но теперь у Чарльза было достаточно информации, чтобы представить всех игроков во взаимосвязи.
— Хочешь, чтобы я занялась комнатой?
— Давай сначала сходим на пристань.
Главная пристань Портороза находилась на полпути к построенному в шестидесятые отелю «Словения», название которого — голубое на белом бетоне — несло в себе морской мотив. Они припарковались в стороне от главной улицы и направились к пристани мимо лавчонок, продающих модели парусников и футболки с надписями вроде «Я люблю Словению» и «Мои родители приехали в Словению, и все, что мне досталось…» Семейные отдыхающие поглощали мороженое, взрослые вовсю дымили сигаретами. За магазинчиками растянулись небольшие причалы с покачивающимися на воде лодками.
— Который? — спросил Чарльз.
— Сорок седьмой.
Он шел чуть впереди, засунув руки в карманы и всем своим видом показывая, что, мол, они с подругой здесь только для того, чтобы наслаждаться знойным солнцем и чудесными пейзажами. Ни отдыхающие, ни хозяева моторных и парусных лодок не обращали на них внимания. Время приближалось к полудню, наступала пора сиесты и прохладительных напитков. Немцы и словенцы подремывали на раскаленных палубах, и воздух наполняли лишь голоса не сумевших уснуть детей.
Причал под номером сорок семь пустовал, а вот у сорок девятого стояла крохотная яхта под итальянским флагом. На палубе женщина изрядных габаритов возилась с сосиской.
— Bon giorno! [5] — поздоровался Чарльз.
Она вежливо наклонила голову.
Поскольку его итальянский оставлял желать лучшего, Чарльз попросил свою спутницу узнать, когда женщина приехала в Портороз, и Энджела выдала отрывистую очередь, которая постороннему могла бы показаться градом оскорблений. Тем не менее итальянка улыбнулась и, помахав рукой, ответила в том же духе. Обмен репликами завершился благодарным жестом Энджелы.
5
Добрый день! (ит.)