Туркестанский крест
Шрифт:
Пальцы девушки, удерживающие руку Максима, резко похолодели. Эсмеральда широко распахнула свои бездонные глаза, в которых уже почти не осталось золотых искорок.
– Только на одну шестую часть века вижу, дальше – тьма. Не вижу дальше… Не могу. Уходит время. Жёлтый песок у ревущей реки… Качающиеся скалы… – она говорила совсем тихо, словно за что-то извиняясь. – На редкость тяжёлый выдался день… Теперь главное. На твоём жизненном пути будет великое множество развилок и перекрёстков. И каждый раз ты должен безошибочно выбрать единственно верное направление. Это очень важно. Слушай сердце. Обмануть
Сербиянка сжала его ладонь леденеющими пальцами и пристально посмотрела ему в глаза, как будто хотела убедиться, всё ли он правильно понял. Зрачки её при этом вели себя как-то неестественно: они, то сужались в крохотную точку, то расширялись почти на всю радужную оболочку. В них, как в далёком космосе, вспыхивали и умирали загадочные звёзды.
Эсмеральда выпустила руку Максима из своих ледяных ладоней.
– Теперь ты знаешь всё… Иди и не оборачивайся. И постарайся быть счастливым, хоть иногда. Не обижайся на судьбу… Прощай! – с неподдельной грустью в голосе ласково прошептала она.
Кольченко молча развернулся и на автопилоте двинулся в направлении дома. Через минуту, когда он зашёл во двор, действие гипноза, видимо, закончилось. Кромешная тишина обрушилась лавиной оглушительных звуков весеннего дня. Вместе со звуками вернулись и запах опьяневшей от дождя сирени, и яркие краски белоснежных облаков на бирюзовой лазури. Брызги радуги расползались в хрустальной голубизне, стекая небрежными мазками по небесному холсту.
Максим ринулся обратно к рынку. Оцепенение прошло. Он ощутил жгучую потребность вернуться к Эсмеральде. В его голове роились сотни вопросов, которые требовали незамедлительных ответов. Предлог для возобновления диалога был придуман на бегу: он нашёл завалявшийся в кармане рубль и решил отдать его гадалке. Не найдя её на прежнем месте, Максим уверенным шагом направился к толпе цыган, продолжавших галдеть под навесом торгового ряда, невзирая на то, что дождь уже закончился. Эсмеральды среди них не было. Когда Кольченко приблизился к ним, они смолкли и разом повернули головы в его сторону.
– Здравствуйте, – обратился Максим ко всем сразу, глядя при этом на пожилую цыганку лет пятидесяти, которая почему-то показалась ему главной, – минуты три назад, здесь, под аркой входных ворот, мне гадала молодая цыганка. Я деньги, вот, принёс. Хочу расплатиться.
Он достал из кармана блестящий юбилейный рубль с профилем Ильича. Цыгане недоумённо переглянулись.
– Как зовут её? – спросил колоритный цыган лет сорока.
– Не знаю. Она не представилась.
– Во что хоть была одета? Платок у неё какой был? Высокая? – посыпался на мальчишку град вопросов.
Максим быстро, но довольно подробно, обрисовал встреченную им цыганку, скромно опустив описание её мерцающих глаз. Цыгане молча переглянулись; каждый будто бы пытался найти ту самую девушку среди стоящих рядом соплеменников.
– У нас, парень, отродясь таких не было, – подвела итог разговора старшая по возрасту цыганка, – спутал ты что-то. Если хочешь, Даша может тебе рассказать всё, что было, и всё, что будет.
Из толпы вышла коренастая
– Спасибо… – пробормотал Максим, – я уже и так всё знаю.
Кольченко отошёл от цыган в полной растерянности, с зажатым рублём в кулаке. Он стоял посреди базарной площади, а его глаза продолжали шарить по толпе идущих людей в поисках Эсмеральды. Не могла же она далеко уйти за три минуты?! Со стороны, наверное, он выглядел довольно глупо. Цыгане продолжили свою беспечную болтовню. Внезапно все они замолчали, а старшая цыганка, вразвалочку, направилась в сторону Максима. Приобняв его правой рукой за плечо, она попросила показать то место, где ему гадала молодая цыганка, и он уверенно повёл её в сторону ворот.
– Вот тут, под аркой, она меня остановила, а гадала – здесь, у ограды, – Максим указал рукой на место, где недавно стоял со своей Эсмеральдой.
Женщина что-то крикнула на своём гортанном наречии, и мгновенно стайка цыганят, пускавших по ручью кораблики, собралась у подола её широкой юбки. Задав детям пару вопросов и получив быстрые и дружные ответы, она потрепала их по кучерявым головёнкам и властным жестом опустила обратно к своим играм. Цыганка глянула на Максима с явным сочувствием и неуловимым материнским движением приложила ладонь к его лбу.
– Ты уж, парень, не обессудь… Это на всякий случай, разгорячённый ты какой-то… Дети тебя видели. Ты остановился под аркой, потом отошёл к ограде парка, постоял там немного и ушёл в сторону школы. Никакой цыганки с тобой не было, не видели они её. Ты расскажи-ка мне всё поподробнее, может, чем и смогу тебе помочь. Я давно на свете живу, много чего знаю.… А деньги-то, ребятишкам отдай, на конфеты. Для тебя так лучше будет… – она всматривалась в лицо Максима, явно пытаясь понять, чем он так взволнован и что творится у него на душе.
Самый младший цыганёнок словно в ожидании чего-то, всё еще вертелся у бабкиной юбки, и юбилейный рубль, лихо закрутившись в воздухе от щелчка пальцев Максима, был пойман в полёте его чумазой ручонкой. Шумная ватага, как по команде, сорвалась с места и устремилась в сторону магазина.
– Хорошего нагадала али плохого? – вкрадчивым голосом начала свой расспрос цыганка.
– Да вроде бы ничего плохого, жить буду, – пожал плечами Кольченко.
– В карты глядя, али по руке?
– Мельком глянула на ладонь, а так всё больше в глаза смотрела. А ещё сказала, что она не цыганка, а сербиянка, и видит мою судьбу только на одну шестую часть века. Сказала, что судьбе не платят, что судьба денег не берёт.
Цыганка украдкой перекрестилась.
– Ты где живёшь? – спросила она после небольшой паузы.
Максим указал рукой на дом, стоящий через дорогу.
– Пойдём-ка, сынок, прогуляюсь с тобой маленько, а по дороге постараюсь объяснить тебе, что я обо всём этом думаю, – в голосе старой цыганки зазвучали участливые нотки, так, обычно, разговаривают с больными людьми или с неразумными, в силу малого возраста, детьми.
– Не знаю вот только, поверишь ли ты мне, поди ведь, комсомолец? – усмехнулась она.