Тусовки 6"Б"

Матвеева Людмила Григорьевна

– Я сама ей завидую, она теперь жена моего мужа. Такой был бесшабашный выпивоха, не обращал внимания на обстановку в доме, не замечал, во что я одета. На свой костюм тоже плевать хотел: насажает пятен на самые видные места – и ходит вполне довольный собой.

– А теперь стал элегантным? – Кассирша покраснела от возмущения. – Ты, Сильная, такая умная замечательная женщина…

И все зашумели:

– Ничего себе! Какая-то кошелка увела мужа, а ты еще о ней так спокойно говоришь! – Редакторша разволновалась. – Я бы ее на куски порвала! Мало того что изменял, так еще и пил годами, душу мотал, неряха в пятнах! А теперь у него новая жизнь, а ты осталась у разбитого корыта.

– Вы мои дорогие, – Сильная смотрела на них с нежностью, – да ведь все было сложнее, чем вам кажется. Разлад случился не из-за неаккуратного

костюма, и даже не из-за бесконечных его бутылок. Накопилось много разного. Он, например, не мог переносить моих успехов в профессии. Тем более что профессия у нас одна – журналисты. Мои статьи интересны, у меня много заказов, гонорары приличные, а ему возвращают – не то. А если и договорится с редакцией, его будущий опус включают в план, а он подводит. Все пьющие – обманщики, сами собой не распоряжаются. У него ко мне всегда претензия: почему я успешная, востребованная, а он нет. Бралась ему помогать: «Давай вместе напишем очередную работу, будем спасать твое имя, твою репутацию». Соглашается. Как это выглядело? Ночь, он сладко спит, а я работаю над статьей. Утром она в редакции, а он на меня обижен и раздражен. Понять его можно: кому понравится быть ниже жены? Но у меня тоже негатив копится. И наконец, расстались. Он полгода каждый день звонил: «Я однолюб, возьми меня обратно, у нас все наладится».

– Устояла? – восхитилась Кассирша. – Вот сильная! Я бы растаяла, как воск, и поверила бы!

– И я бы поверила, – выдохнула редакторша.

– И я бы поверила, – тихо сказала Сильная, – если бы это восстановление семьи происходило не в сто пятый раз. А так – кредит доверия был исчерпан. Не пустила его обратно, остались вдвоем с дочкой.

– А однолюб? – Сиреневой слово «однолюб» кажется таким романтичным, она в лирическом настроении, – однолюб так и остался в одиночестве? – Она, конечно сочувствовала Сильной, как и все вокруг. Но неустроенность любого мужчины, даже постороннего, всегда беспокоит женщину. – Одинокий, костюм в пятнах.

– Однолюб женился совсем скоро. И костюмов она ему купила много, и стелет салфеточку, когда кормит его обедом.

– Он теперь обливает борщом салфеточку, – прыснула из угла Агата. – Сильная, фиг с ним! Не жалейте! Вы же сильная, а он бесхарактерный и ленивый.

Никто не одернул Агату, хотя высказываться во взрослых разговорах девчонкам не разрешалось. Но ведь правила – это правила, а проявление чувств – дело нормальное. Тем более чувств искренних и справедливых.

Синеглазка сказала:

– Сильная, тебе не хватило гибкости. Сказала: «выгоню» – и выгнала. Неправильно. Умная, сильная, а гибкости нет. Хитрость, дипломатия в семье иногда важнее всего. – Синеглазка, как многие одинокие женщины, хорошо знала теорию семейных отношений.

– Для женщины важна гибкая политика, – согласилась Сильная. – А для мужчины?

Все помолчали, а потом Сиреневая вдруг и засмеялась, потому что догадалась:

– Главное для мужа – не попадаться. Никогда и ни за что. Не сознаваться ни в каком случае. Не виноват и все. Тогда жизнь налаживается. – Сиреневая натерпелась от своего Рассеянного, он без конца промахивался. То проговорится, то по рассеянности притащит домой женскую перчатку или надушенный шарфик. Жена все поймет, а он сознается в измене и клянется: «Больше не буду». Хочется поверить, хотя все известно заранее.

– Пьянство лечат, но не всякий пьяница согласен лечиться, – печально произнесла Кассирша, – а несогласного нельзя вылечить, доказано наукой.

Синеглазка сказала:

– Терпи, Кассирша, ты его любишь. Он же не все время пьяный.

– Не все время, а трезвый он хороший – виноватый и щедрый. Тут уж мы с сыном можем о чем угодно у него просить – все отдаст.

– Настоящая любовь, – сказала Синеглазка.

Кассирша сияла: слова про настоящую любовь очень ей понравились. Посияла, потом съела мандарин и предложила:

– Хотите, расскажу историю про одну гибкую дипломатку? Всем нам у нее поучиться бы, да не научишься. – И опять вздохнула и опять съела что-то вкусное.

– Расскажи, Кассирша, – стали просить все.

И она начала свой рассказ.

– Мы со Светланой соседки, она очень культурная, и ко мне иногда заходит за луковкой или поболтать. Второй муж у нее с таким характером – один на миллион. Она теперь вздыхает о первом: «С тем легко было ужиться. Всего лишь упертый, пережила бы его упертость.

И на чужих девок пялился, пережила бы чужих девок. А тут не успели съехаться, расставляем мебель, вдруг он взглянул на часы: „Светик, мне пора, меня в бане ждут друзья“». Я ни слова против, друзья – это святое. А у нас с ним перед женитьбой был такой разговор. Монолог, вернее, его: «В семье есть глава, это мужчина. Ненавижу женщин, которые берут командование на себя. Во всем будь женщиной. Слушай, выполняй, смотри мужу в рот, кивай и соглашайся. Только при этом будет семья». И она согласилась на эти справедливые требования. Точнее, ей в тот момент они показались справедливыми. И началась жизнь, родился сын, она молоденькая, неопытная мама. Он не помогает: возиться с детьми – это женское дело. Мальчишка ночью плачет, папа к нему не подходит. Днем мама с ног валится, он говорит своим поучающим тоном: «А моя мама четверых растила и все успевала». Его мама не была хрупкой интеллигентной женщиной, она была другого плана. Да и вообще аргумент «моя мама была хозяйственнее и готовила вкуснее» – запрещенный прием. Но этот самодовольный и бестактный говорил все, что захочет. И кулаком по столу мог шарахнуть: «Кто в доме главный? Ты женщина или мужик?» Ну какой женщине хочется казаться мужиком? И она согласно кивает: «Ты прав, сделаем, как ты сказал». От ее поддакиваний он распустился, крик слышала я часто, стены в наших квартирах, сами знаете, тонкие. Вот он орет в очередной раз: «Дайте мне побыть одному! Что вы мельтешите здесь?» И сидит в кухне. А ей надо готовить, и мальчишка за мамой следом приполз. А папочка продолжает кричать. И она не скажет: «Посиди, дорогой, в своей комнате, никто тебя не побеспокоит». Она молчит, как забитая деревенская баба. А квартиру трехкомнатную купила и выхлопотала ее, между прочим, сама. Я бы ему и это напомнила, чтобы не зарывался, но она же интеллигентная и вежливая – никогда даже в мыслях его не одернет. Он мало зарабатывает, она его оправдывает: «Не может он дела проворачивать, у него же талант! А его недооценивают». А еще жена каждую неделю собирает сумку и отправляет своего бездельника в баню. Дружить, весь день выпивать, состязаться с приятелями в умных разговорах. Разглагольствовать. А дома гора дел. Новая квартира, надо что-то прибить, что-то заменить, что-то повесить. А, пустяки. Эти мелочи быта откладываются на неопределенное время.

У моей соседки терпение стальное. Так я считала, и ей не раз говорила: «Ты очень вежливая, повезло твоему бородатому». Она никогда это не обсуждала, один только раз сказала: «У меня свои правила: хочешь жить с ним – живи, а ссоры – не моя среда обитания».

Так и шло: у нас скандалы, сковородки летят. У них тихо, он иногда разорется, но ответа нет, он и увянет.

И вдруг один раз я услышала ее вполне громкий голос: «Никаких отговорок! Собирайся быстро в баню! Иди, иди, мне твои жертвы не нужны. Дома он, видите ли, хочет побыть! Нечего – быстро к друзьям! В баню!»

Он, конечно, обалдел, молчит, я даже представила себе его разинутый рот и выпученные глаза. Он был уверен: традиция ходить оттягиваться в баню – его победа над терпеливой женой. Он поставил себя выше бытовых забот. А она вся в них, в этих приземленных делах – стирка, обед, магазин, уборка. «Ах, ты такая интеллигентная, так вот же тебе моя свобода, моя компания, парилка, пиво, несделанные мои дела. Невбитые гвозди, неприкрученные шурупы».

Но вот жена гонит его в эту самую окаянную баню. Я тоже замерла с разинутым ртом, потом меня одолело любопытство. Придумала предлог и пошла к ним. Она открыла мне дверь, он топчется в прихожей, вид растерянный. На столике сумка, она укладывает туда полотенце, белье, вязаную шапку, в таких парятся, чтобы волосы не портились.

И представьте, он, тиран и самодур, мирно поплелся в свою дурацкую баню, а она в окно смотрела, выражение лица было необычное. Всегда смиренное лицо, а тут решительное. И такой она красавицей стала в эти минуты.

– Не люблю поддакивающих женщин, – прямо высказалась Сильная, – хитрит, лицемерит, а терпение того и гляди кончится. Поддакивать самой же, наверное, противно.

– А моя мама пыталась отвести папу к зубному врачу, – вдруг сказала Надя-Сфинкс. – Он упирался всеми четырьмя ногами, как мама говорила, она его ругала, подлизывалась, пекла его любимый сладкий пирог. Мама сама записала его к врачу, а он увильнул и не пошел. Потом она повела его сама, он по дороге сбежал.