Тут и там. Русские инородные сказки - 8
Шрифт:
— Талант, однако.
— Ну что несешь, Олесь, где ж ты видел с плохим зрением… — покачал головой Видаль. Ганна сидела с ним рядом прижавшись, водила пальчиком по складкам на рукаве. Птица скакала по столу, стукала длинным клювом в тарелки, поглядывала на мастеров круглым блестящим глазом.
Желтый свет окон померк и почти растворился в сером предрассветном свечении, над водой зарождался тонкий невесомый туман. Тишина была такая, что слова падали в нее раздельно и пугающе четко.
— Что ни говори, парень способный, — проворчал МакГрегор, набивая трубку. — Только
— Будет и присмотр, — провел ладонью по макушке Кукунтай и, вздохнув, добавил: — Однако.
— Однако уже светает, что ли? — озаботился Видаль. — Ну вот. Расходиться пора — а дождя так и не до…
— Тссс! — зашипел на него Олесь. Скосил глаза направо.
Ао застыл над кружкой. Локти упирались в стол, кулаки под подбородком, рассеянный взор тонул в недопитом пиве. Все затаили дыхание, даже Рутгерт, которого учитель на всякий случай легонько ткнул кулаком в ребра.
Ао мечтал о том, как первые капли дружно ринутся с небес и разобьют стеклянный покой воды, расчертят ее танцем пересекающихся кругов, как шелест сотрет сонную рассветную тишину, как сизая дымка дождя затянет утро.
Ао мечтал, и блаженная улыбка блуждала по его лицу.
Из-за высоких сосновых крон наползали тяжелые тучи.
Светлана Дильдина
ЯБЛОНЯ ЭЛЕН
— Зараза ты маленькая! — проворчала женщина, заслышав грохот за стеной. Села на кровати, вдела ноги в шлепанцы. Миг спустя в дверь шмыгнула рыжая кошка, морда ее была самая невинная.
За окном покачивала ветвями яблоня — разрослись ветви, почти касаются стекла. Женщина полюбовалась на пляшущие по листьям солнечные блики — золотистый и темно-зеленый узор.
Мягкое и теплое коснулось ее ноги.
— И не стыдно? — спросила женщина, склоняясь, чтобы погладить кошку.
— Мррр… — без всякого раскаяния ответила та.
— Какой горшок на сей раз?
Кошка предпочла не отвечать. Устроившись на полу среди пляшущих солнечных пятен, она принялась вылизываться — рыжая шерсть становилась то темной, то светлой, в зависимости от того, как падал свет.
В комнате пахло сладко, — женщина потянулась, вспоминая детство, когда точно такой же аромат доносился с кухни, где мама варила варенье. А сейчас неважно было, как давно занималась приготовлением лакомства она сама: стены сохраняли аромат месяцами, порой он стихал, становясь совсем незаметным, порой пролетал по комнате в полную силу, и в дом возвращалась юность.
Прибравшись — пришлось выставить за дверь кошку, возомнившую, что помогает, — женщина попила чаю и открыла верхний ящик стола. Так она делала каждый день, и каждый раз не вспоминала об этом.
Письма пожелтели от времени, но чернила не выцвели, даже без очков женщина могла видеть буквы. И вновь начала перечитывать — как в первый раз. Улыбалась — морщинки, возникавшие у глаз и рта, как ни странно, молодили ее.
Любимая моя Элен…
Женщина опустила руку с письмом, поправила волосы, — если бы только строчки, а то ведь и
До сих пор иногда жаль, что срезала косы. Теперь-то в них толку мало, и все-таки — вдруг огорчится? Но все равно узнает и такую, слегка поседевшую, немолодую уже.
Солнечные блики переместились на письма — и без того теплые, уютные, словно из этой вот самой комнаты в светлых обоях, с занавесками легкими. Будто забавы ради они с мужем писали друг другу, играя в разлуку.
Строчки снова заговорили:
Как там наше деревце? Если не врут, в это лето должно начать плодоносить. Может, сваришь варенье из первых яблочек? Приеду — попробую!
Не получилось — всего-то уродились несколько яблок, вкусные, правда. А на другое лето…
Дверь скрипнула. Вошедший кашлянул, потоптался на пороге. Элен улыбнулась краешком губ — приветливо и самую малость снисходительно.
— Чайник горячий, — сказала, не оборачиваясь.
— Спасибо.
Гость не стал заниматься чаем. Устроился в кресле; краем глаза Элен видела его силуэт, но от чтения писем не оторвалась. Кошка встретила гостя более радушно — с восторженным мурчанием полезла к нему на колени.
На фоне обоев в ситцевый цветочек, кружевных салфеток и миниатюрных горшков с фиалками человек казался особенно неуклюжим: длинный, худой, в плаще из прорезиненной ткани — вовсе уж не по погоде. Не снял его, садясь в кресло.
— Послушай…
— Давай не будем заводить все сначала? — Женщина отложила письма, повернулась к нему. — Может, все-таки чаю? Еще есть отличный яблочный морс.
— Какого года урожай? — спросил гость.
Элен усмехнулась по-доброму, словно неудачной шутке хорошего человека.
— Свежего!
На пустыре мальчик выгуливал собаку. Фокстерьер носился взад и вперед; мальчик не беспокоился за него — а сам больше интересовался роскошной яблоней. Она росла посреди пустыря, никто уже не помнил, откуда она тут взялась. Рядом, в траве, присмотревшись, можно было обнаружить фундамент дома, разрушенного до основания. Но остатки жилья мальчика не волновали, он нацелился на яблоки. Другие мальчишки и девчонки порой собирали их тут — сладкие, крупные, желтые с алыми полосами. На нижних ветвях плодов давно не осталось, и мальчик раздумывал — попробовать сбить яблоко палкой или все-таки залезть наверх. Но если, не дай бог, разорвешь рубашку или штаны, бабушка уши открутит.
Она, правда, по-любому открутит, узнав, что он гулял на этом пустыре: хотя землю тут давным-давно прочесали, все равно боится, вдруг остался какой неразорвавшийся снаряд. Да если б… сами сколько искали с приятелями, одни камни, палки и ржавые железные лоскуты.
Войны мальчик помнить не мог — двадцать лет прошло, как-никак. Жалел, что поздно родился. Вот если бы, он бы… но не повезло!
Для очистки совести свистнув веселому терьеру, — мол, сюда я случайно зашел, с собакой гуляю! — он потянулся к ветвям.