Твардовский
Шрифт:
XV
О том, как Твардовский давал людям добрые советы
Начало уже смеркаться, когда Твардовский и его слуга, пересев с измученных лошадей на петухов, въезжали в местечко Быдгощ. Увидев городские вал и ворота и белые стены домов, Твардовский махнул им рукою в знак приветствия, – и в ту же минуту отозвались на это приветствие петухи и курицы со всего города, все совы с колоколен из слуховых окон, все нетопыри из погребов и подвалов. От страшного шума и пискотни их не слышно было городских колоколов, звонивших в ту минуту на сон грядущий. Верхом на петухах въехали в город Твардовский с Матюшей, в сопровождении густой толпы
Едва успел объявить обо всем этом Матюша, как в толпе раздались крики и восклицания:
– Пусть покажет нам чудо! – кричали одни.
– Пусть меня вылечит! – отзывались другие.
– Пусть даст мне денег!
– Пусть исправит мою жену!
– Пусть воскресит мне покойного мужа!
Оглушенный криком, Матюша заткнул уши и скрылся. Не видя Твардовского, народ начал расходиться, и скоро улицы опустели. Толки о Твардовском не умолкали целую ночь. Все только и думали о завтрашнем дне, советовались друг с другом, о чем просить Твардовского, и у каждого, наверное, отыскивалось немало просьб и вопросов. Любопытство было возбуждено до такой степени, что редко кто мог сомкнуть глаза в эту тревожную ночь, полную таинственного ожидания.
С рассветом корчма была уже полна народа. Духота была такая, что Твардовский через трубу принужден был выйти на крышу – подышать свежим воздухом. Увидели его и там и начали просить со всех сторон. Сжалился наконец Твардовский, сошел в корчму и велел впускать к себе всех.
Тут-то началась толкотня и давка. Люди всех возрастов, состояний, обоего пола теснились к Твардовскому из любопытства или в надежде помощи. Твардовский допускал к себе каждого из них поодиночке.
Прежде всех продралась к нему старая беззубая баба с палкой и с четками в руке, с книгой под мышкой, с красным рубцом на носу от очков, вся в грязи и лохмотьях.
– Много лет тебе здравия, кормилец! – сказала Твардовскому баба хриплым голосом. – Дай ты мне мужа, голубчик. Жить не могу без мужа. Вот уж три года, как я похоронила моего покойника, и до сих пор никто еще ко мне не сватался. Куда как испортился нынче свет; мужчины только и льнут, что к молодым.
Вот что ей отвечал на ее просьбу Твардовский:
– Возьми то, что спрятано у тебя в изголовье кровати, положи в старый сундук и выйдешь замуж!
Не успела еще оставить корчму старуха, а уже следом за ней пробирался скорняк, прежний подмастерье ее покойного мужа. Дорогою он к ней посватался, а на другой день они обвенчались.
Молодому парню, который подошел к Твардовскому, вслед за старухой он сказал:
– Тебе, верно, надо лекарства для сердца?
– Ах, правда, правда, – отвечал, дочесываясь и вздыхая, парень. – Вот уже с лишком год, как я люблю Маргариту, дочь золотых дел мастера Мальхера, но жестокая и слушать меня не хочет. Видно, ничем не тронешь ее. Помоги…
– Возьми мертвого нетопыря и ночью, на новолуние, снеси его на
Обрадованный парень побежал домой и разболтал там о чудном лекарстве, данном ему Твардовским. Таким образом, весть эта разошлась скоро по свету и перешла в потомство, по преданию.
Вслед за ним подошел к Твардовскому сутулый мужиковатый ремесленник, почесывая затылок, переваливаясь с ноги на ногу; под мышкой держал он засаленную свою шапку. Долго шевелил он губами, стараясь что-то сказать, кряхтел и потел, отирая то и дело со лба пот, который выступал на нем крупными каплями. Он не мог говорить. Слова не давались ему от страха ли, от застенчивости ли, или просто от глупости, и Бог знает, когда кончилась бы его аудиенция, если б сам Твардовский не подоспел к нему на помощь и не спросил его, что ему надобно?
– Ой, беда, беда пришла на мою голову, – отвечал ему, наконец собравшись с духом, ремесленник. – Есть у меня соседка, старая злая ведьма. Околдовала она меня и все доброе мое, и с тех пор нет мне ни в чем удачи; все идет не впрок. Погубила она мою душу.
– Поможем и твоему горю, – сказал Твардовский. – Закопай у порога дома перышко с ртутью, брось туда же горсть Иванова цвету и жабрею, а в хате повесь Ивановой травы – все как рукой снимет.
Три раза поклонился ему в ноги ремесленник, и не успел еще он протесниться сквозь толпу, как новый проситель стоял уже перед Твардовским.
– Чем могу служить вашей милости, господин доктор? – спросил его Твардовский. – Какому несчастью обязан я вашею просьбою?
– Большому несчастью, celeberime et pientissime. Сглазили меня; чувствую в себе влияние чар, которые отнимают у меня силы, здоровье, спокойствие, и не нахожу для них лекарства в моей аптеке. Искал я совета в мудрых книгах отцов науки нашей – и не нашел его. Околдовала меня женщина, которую не могу полюбить против воли и которую должен полюбить теперь дьявольским наваждением. Помоги, учитель!
– Ладно, – отвечал Твардовский. – Постараюсь разрушить очарование; есть у меня для этого верное средство, вот какое:
«Si quis ad aliquam vel aliquem, nimis amandum, maleficiatus fuerit, tum stereus recens illius quem vel quem diligit, ponatur mane in ocrea vel calceo dextro amantis et calciet se, et quamprimum factorem scutiet, maleficium solvetur». [10]
Записав рецепт и низко поклонившись Твардовскому, доктор вышел. Вслед за доктором протеснилась к Твардовскому шляхтянка, в измятом чепце, с нечесаной головою, с лицом полным и красным, как луна в полнолунии, вся в грязи и в лохмотьях.
– Спаси и помилуй, мой милостивец! – закричала она. – Помири меня с мужем, ты это можешь, для тебя нет ничего невозможного. Вот уж год мы живем, как кошка с собакой, как пестик со ступкой, – бранимся, деремся с утра до вечера, так что соседям житья нет. Кто из нас виноват, знает один лукавый. По-моему – он, а ему кажется, что все я. Посмотреть на него – смотрит таким бараном, да и я, так себе, ничего баба, соседи никогда не терпят от меня обиды; а как сойдемся вместе, то уж выноси святых из избы. Помоги ты мне, милостивец; буду вечно за тебя Бога молить, дам все, что попросишь; помири ты нас…