Твари Господни

Мах Макс

– Как скажешь, – кивнул Мавр и взглянул на Альфу. – А ты чего из себя дурочку строила?

– Ненавижу, – коротко ответила Альфа и пошла к выходу. – Мне домой пора.

– Мне тоже, – сказал Чел и пошел вслед за Альфой. – Ты остаешься?

– Да, я в ночную работаю, – Мавр почесал голову и сотворил себе чашку кофе. – А может быть, зря мы так?

– Как? – спросил от двери Чел и обернулся.

– Так, – Мавр неопределенно покрутил рукой в воздухе. – Все же это Рапоза, а не кто-нибудь.

– Именно, – твердо сказал Чел, не столько обращаясь к Мавру, сколько отвечая на ворочавшиеся в его собственной душе сомнения. – Именно! Это Рапоза, и она здесь столько лет, сколько мы с тобой вместе

взятые. Если она выбрала то, что выбрала, то хорошо знала, что делает. Параллельные линии не сходятся, знаешь ли, а в нашем случае они и не параллельные вовсе. Наши пути расходятся, Мавр. Пересечься они могли только в прошлом.

6

"Нет, – Решил Кайданов. – Что было, то было. Быльем поросло, и давно неправда".

Он открыл глаза и первым делом посмотрел на часы. Час и пятьдесят семь минут. Почти два часа.

– Все спокойно? – обернулся он к Викки.

– Я стонала, как могла, – усмехнулась женщина. – Но думаю, что зря. Там все равно ничего не слышно.

– Есть новости? – он кивнул на работающий телеприемник и пошел варить себе кофе. Голова была тяжелая, что предполагало скорый приступ мигрени, который следовало купировать раньше, чем боль пошлет его в нокаут.

– Бундесы, как с цепи сорвались, – ответила Викки, закуривая. – Очень похоже на скоординированную акцию. – Во Франции и Бельгии то же самое. В Голландии… В Норвегии…

– Кофе будешь? – Кайданов открыл банку с молотым кофе и, оглянувшись на Викки, вопросительно приподнял бровь.

– Буду, – она стряхнула пепел в массивную, выточенную из оптического стекла пепельницу и рассеяно посмотрела на экран телевизора. – В Бремене разгромили городской комитет КПГ, в Амстердаме арестовали все ЦК коммунистов, в Париже расстреляли демонстрацию эмигрантов, сказали, что это были "братья мусульмане". В Брюсселе вяжут Фламандский Национальный Фронт…

– В первый раз что ли? – он засыпал кофе в итальянскую кофеварку, включил ее и, открыв дверцу книжного шкафа, достал оттуда плоский металлический пенал.

– Опять?

– Да, – кивнул он, доставая из пенала одноразовый шприц и ампулы. – Опять накатывает.

"Анальгин и кофеин, – подумал со злой иронией. – И как долго все это будет продолжаться?"

– Может быть, лучше просто полежать? – он почувствовал спиной взгляд Викки, но не обернулся, а неторопливо закатал себе рукав на левой руке и несколько раз согнул ее и разогнул, чтобы проявились вены.

– Снявши голову, по волосам не плачут, – игла легко вошла в вену, и Кайданов чуть прикрыл глаза, плавно вводя лекарство в кровь.

– Что-то случилось?

"Случилось, – подумал он с горечью. – Почти. Но на этом все".

– Нет, – сказал он вслух. – Но кое-кто знает о нас слишком много. Некоторые, понимаешь ли, болтают, что в голову придет. Где приспичит, там и блажат. А потом приходят разные добрые самаритяне и задают вопросы.

– Не хочешь, не говори, – он отчетливо слышал в ее словах усмешку, но все равно не обернулся.

"Нет, – сказал он себе твердо. – Нет и нет".

7

Открывать глаза не хотелось, она и не стала. Сидела, откинувшись на спинку сидения, ровно дышала, имитируя сон, и думала о своем. На самом деле, если Лиса и могла надеяться кого-нибудь обмануть, то только не Пику и не Черта. Оставался один Алекс, который и сам бодрствовал лишь отчасти, витая в своих электронных эмпиреях. Тогда, спрашивается, какого беса, она старалась? Кого хотела ввести в заблуждение? Нет ответа. Просто вдруг расхотелось "просыпаться", и вообще что-нибудь делать не хотелось, а хотелось ехать вот так, куда глаза водилы глядят, сидеть на заднем сидении и

думать. Не соображать, и не решать, и не предугадывать, а именно думать, в смысле, размышлять.

Если честно, Лиса уже почти разучилась это делать, и жизнь ее давно напоминала не жизнь живого человека, тем более, женщины, а существование какого-нибудь из тех грубо прорисованных героических человечков, которыми были полны недавно вошедшие в моду компьютерные игры. И как во всех этих бродилках-стрелялках, Лиса тоже должна была двигаться, чтобы жить, "стрелять", уничтожая врагов, и собирать всякие полезные вещи и "жизни" про запас, потому что потом их приходилось отдавать, чтобы продолжать двигаться вперед. Вопрос, однако, куда? Ведь, в отличие от нее, совершая свой квест, все эти картонные дурилки твердо знали, чем дело закончится, если, конечно, они доберутся до цели. Победой, вот чем должен завершаться успешный квест, или смертью, если не сложилось. Но ей-то было точно известно, что для таких, как она, впереди ничего не приготовлено. Бог ли был к ним так жесток, или природа настолько равнодушна, но победы в этой войне не было и не предвиделось. Разумеется, признаться себе в таком непросто. Вот многие и тешат себя иллюзиями. Маргиналы воюют, "народники" пытаются просветить "обманутые" массы, а такие, как она… Что ж, такие, как Лиса, просто борются за выживание, спасая тех, кого еще можно спасти, продлевая агонию, пусть даже на одну лишнюю минуту. Лиса полагала, что смотрит на вещи здраво, вполне отдавая себе отчет в том, что происходит сейчас и что неминуемо должно было случиться в будущем. За двадцать пять лет подполья она прошла через все. Все испытала, и все попробовала, переходя, как с уровня на уровень, от растерянности к отчаянию, от отчаяния к озлоблению, от озлобления к пониманию. "Стратегия малых дел", вот как называлось то, чем она занималась с середины восьмидесятых. День за днем, год за годом. Но вот на то, чтобы остановиться, оглядеться и задуматься, никогда не было ни сил, ни времени, ни… желания. Не исключено, что она просто боялась задумываться о таких вещах, подсознательно опасаясь, что стоит открыть глаза пошире, как сразу же выяснится, над какой бездной занесла она ногу. Ей было страшно, и понять это простое человеческое чувство несложно. Даже простить можно.

Но сейчас Лиса увидела себя и свою жизнь как бы со стороны, и многие вещи оказались совсем не тем, чем полагала она их прежде. И реализм ее на поверку оказался таким же самообманом, каким для Чела, Мавра и безымянной девушки являлась сила террора. Потому что и ее, Лисы, "закаленная" в огне войны душа, оказывается, жаждала – как и любая другая, впрочем, человеческая душа – спасения, и в ней, в этой жаждущей покоя и безопасности душе, тоже жила надежда. И однажды, как и многие до нее, Алиса решила уничтожить проблему, раз уж ее оказалось невозможно решить, просто переложив бремя ответственности на другого человека. Однако в их положении, этот другой должен был быть если и не богом, то кем-то сопоставимым ему по своим возможностям. Потому и отправилась она через Пекло в замок на краю мира, отправилась за помощью и, естественно, не получила. Зато Лиса получила нечто иное. Вот только что?

Ничего определенного, казалось бы, но все-таки что-то, а не ничто.

"Ничто… Никто… Некто. Знакомые слова, не так ли, барышня? "

Это была старая история. История из-за которой Лиса одно время считала себя свихнувшейся, потому что даже самой себе не могла признаться в том, что, действительно, влюбилась в человека, которого никогда в жизни не видела. И когда Август спросил ее об этом, то только отчаяние и надежда, та самая надежда, которую Лиса только теперь согласилась признать существующей, позволили ей признаться себе и ему, что все дело было в музыке.