Твари, подобные Богу
Шрифт:
Так и повелось. Схема работала; ни у кого из вышестоящих не возникало никаких вопросов. Лишь однажды Иван, договариваясь с Главным об увеличении процентных выплат для своего «подельщика» — на чем реально настаивал мурашовский директор, — почувствовал, что у Главного зародились подозрения: не сговор ли у них с Мурашовым. Пару месяцев он боялся, что Главный, пытаясь разоблачить мнимое мошенничество, раскроет истинное, но этого не случилось, и Иван успокоился — настолько, что, выражаясь его собственными словами, скоррумпировал еще троих клиентов. Человек жаден, аппетиты растут… Жаль, не успел он разлакомиться, как кормушка, спасибо Лео, с грохотом накрылась медным тазом.
Ему донесли, что
Что ж, снимаем шляпу — мучиться в неведении почти не пришлось. Ладно, бог ей судья. А на Протопопова злиться и вовсе грех: это ж как человек терзался завистью и ревностью! И Тата здесь не при чем, разве что слегка, довеском. Нет, тут амбиции, гордыня, желание непременно показать: царь горы — я! Если кто не в курсе. Но почему Протопопов видит в нем соперника? Загадка. Работы на фирме невпроворот, всем бы хватило. Впрочем, с больного человека какой спрос. Надо надеяться, теперь успокоится — при условии, что еще хоть на что-то годен.
Себе Иван цену знал и не сомневался: с работой все утрясется. Его уже пригласили в несколько хороших мест, но он пока размышлял и главным образом вот над чем: не открыть ли собственное дело? Идея и раньше мелькала, а тут вроде сам бог велел, да и возраст… если не сейчас, поздно будет. Возможно, удастся переманить часть клиентов, предложив условия повыгодней… Смешно, что как раз насчет Мурашова он не уверен. Согласится ли тот работать с ним дальше, при его-то заморочках? В особенности по поводу землячества с Протопоповым: от корней, видите ли, нельзя отрываться. И еще любимая фишка: «Если б не тот договор с вашей фирмой, у меня в Москве вообще ничего бы не вышло».
Бредятина.
«Он ведь нашу контору талисманом своего успеха считает», — подумал Иван и тут же поправился: — «Больше уже не нашу, не мою… Но неважно, тоже мне талисман… К несчастью, рассудок перед верой бессилен. Хотя… За последние годы Мурашова и со мной многое связало, попробовать стоит. Вдруг получится? Утру нос Главному: из всех сибирских контактов мурашовская организация самая солидная».
Не унывай, подбодрил себя Иван. Выплывем.
И Туська уже приехала… В смысле личной жизни Иван придавал своему увольнению глубоко мистическое значение. Он понимал, что идет по стопам суеверного Мурашова, но все-таки, если от печки — что привело к разрыву с Татой? Его работа. Если б не она, он не познакомился бы с Лео, верно? Ну вот. А теперь Лео и контора в прошлом, можно переписывать судьбу с чистого листа. Авось Тата снизойдет подумать о восстановлении семьи, и тут неприятности окажутся ему на руку. «Она его за муки полюбила» и т. д. С Майком у нее не получилось, что ей терять? Америку? Да пусть катается туда сколько хочет или сколько издательские дела потребуют, он камнем под ноги бросаться не собирается.
Иван так ясно видел их будущее, правильное, разумное, счастливое, что ему не терпелось поскорей усадить перед собой Тату и все-все обстоятельно ей расписать.
Выслушав его, она не сможет не согласится, вернется.
И тогда… из тлена встанут розы, прилетят грачи и жизнь наладится.
Андрей Царёв смотрел в зеркало, любовно поглаживал густые пшеничные усы и вяло размышлял о том, что, кажется, сделал глупость. Жаль, прошли времена, когда еще не все совершалось по мановению его руки,
Как же сотрудники, спросит кто-то. Люди, которые останутся без работы?
О людях, насколько он их изучил, Андрей был невысокого мнения. Трусливые холуи, лентяи, иждивенцы, все дружно, скопом, за редкими — редчайшими! — исключениями. И никому из этих баранов никогда еще не вредила встряска.
Без встряски он и сам, наверное, не стал бы человеком. Он учился на четвертом курсе, когда отец ушел из семьи — дружной, благополучной семьи, где двое сыновей ни в чем не знали отказа. Отец заколачивал деньги на подготовке к поступлению в институт, вероятно, «помогая» сдавать экзамены (об этом детям, естественно, не докладывали), и радостно нес в дом каждую копейку до тех пор, пока не втрескался в великовозрастную, двадцати двух лет, абитуриентку.
Через три ужасных месяца — хуже, казалось, не бывает, — у матери обнаружили рак груди. Тогда начался настоящий кошмар.
Андрею, как старшему — Гришке по тем временам еще не исполнилось шестнадцати, — поневоле пришлось взять на себя все, и в том числе встречу с отцом, с которым мать запретила видеться и уж подавно сообщать о ее болезни. Андрей по собственной воле созвонился с ним и настоял на свидании, выкроив время между поездками в онкоцентр. Думал, может, вернется, раз такое дело. Наивняк. Отец явился со скорбным лицом, под конвоем подруги. И, как запрограммированный, твердил:
— Люсеньке от моего вида будет только тяжелее. Стресс. Поэтому навещать ее считаю неправильным, боюсь навредить. А деньгами и прочим, разумеется, помогу. Звони мне в любое время.
Фифа держала его под руку, постно кивала. Андрей изнывал от ненависти к ней, в частности потому, что и на него, молодого козла, действовала ее прущая изо всех щелей сексуальность, и в ту минуту поклялся себе никогда — никогда-никогда-никогда! — не обращаться к отцу за помощью. И сдержал обещание, хотя пришлось несладко. Ой как несладко. Но он успевал и учиться, и сидеть с матерью в больнице, и ухаживать за ней дома, и ночами подрабатывать грузчиком. Хорошо, советская медицина много денег не требовала. Гришке тоже досталось по полной программе, но ничего, пошло на пользу. Никаких подростковых фортелей.
Мать, пройдя миллион мытарств, выздоровела — редкий по тем временам случай, — Андрей благополучно закончил институт, а Гришка в него поступил. Дальше началась перестройка, и они занялись бизнесом, каждый своим, и оба преуспели. Фифа же, когда нужда в образовании в нашей стране временно отпала, папашу бросила, и он стал являться домой оборванный, поддатый, со слезливыми нежностями. Братья, которые тогда еще жили с матерью, не гнали его, но и не слушали, лишь угощали дефицитными деликатесами: типа, видал миндал? Месть была приторно сладка. Через час-полтора после начала визита к столу выходила мать, нарядная, статная, благоухающая дорогими духами. Говорила светски:
— Здравствуй, Борис. — И после паузы равнодушно, словно бы исключительно ради соблюдения приличий, интересовалась: — Как поживаешь?
Папаша, будто дворняжка, не глядя в глаза, сбивчиво докладывал о неважнецких делах на кафедре, подковерных интригах, мизерной зарплате. Мать слушала, кивала с видом Екатерины Великой и спустя минут десять холодно улыбалась: «Ну, всего тебе доброго». И удалялась к себе. Братья, зная, что вечер она проплачет, гордились ею необычайно.
То, что нас не убивает, делает нас сильнее.