Твари
Шрифт:
Сергей вспомнил вдруг ямы в почерневшей плоти на теле Ромео, там, где прежде были мышцы живота и внутренности. На бродячих собак или кошек такое не спишешь. Вовремя вспомнил, похвалил он себя. Мужества добавляет от всей души.
Он еще раз ругнулся и встал со стула. Идти надо. Но надо и запастись чем-то. На всякий случай. На тот самый один шанс из тысячи. В лотерею мне никогда не везло, подумал он, забывая о том, что никогда в лотерею и не играл. Почему же именно здесь такой редкий шанс должен выпасть? Глупости все это. Глупости. Пещерный атавизм, усиленный перманентными интеллигентскими страхами.
Выйдя в коридор, он прошел к дверям
Телешов не смог сдержать улыбки. Отчего для разнообразия не посмотреть правде в глаза? Оружие нужно, конечно же, не ему, и вовсе не для воображаемого боя с воображаемой ужасной змеей. Оно нужно тому пещерному существу, которое сейчас в глубинах его подсознания заходилось визгом первобытного страха. Так что речь шла не об оружии, а, скорее, о транквилизаторе для него самого. Он едва не рассмеялся. Действительно, какая успокаивающая таблетка более эффективна: лопата, грабли или все-таки топор?
Сергей взял топор, взвесил его в руке. Серьезная штуковина. Но… Для совсем ближнего боя. В который с той тварью ввязываться бесполезно. Вилы? Вилы ничего, но змеюка должна быть очень уж толстой, а иначе может и проскользнуть между зубьями. Грабли? Несерьезно. Нанести ими удар можно только сверху, зубья у граблей невелики, а Телешов, даже будучи гуманитарием, все-таки понимал, что тело змеи это сплошной комок мышц. Шкуру ей такими граблями подпортить еще можно, но позвоночник повредить вряд ли удастся. Лопата или вилы?
Черт. Он, кажется, всерьез собрался на схватку с драконом. Схватка или не схватка, но готовым к неприятностям надо быть, подумал он уныло. Где бы еще внутренней готовности подзанять…
Сергей, уже не выбирая, почти машинально взял вилы, которые оказались ближе остального инвентаря, и побрел к входным дверям. Не доходя до застекленных дверей, за которыми виднелись хорошо освещенные ступеньки и часть заасфальтированного двора, он подошел к главному распределительному щитку и включил все освещение в коридоре первого этажа. И только после этого прошел к дверям, снял внутренний засов и вставил ключ в замочную скважину.
Он вышел на школьное крыльцо. Двор перед центральным входом был полностью освещен, до самой решетки забора. Телешов представил себя со стороны: этакий витязь на распутье с вилами в руках. Аки Ярослав Мудрый, тот, что с рогатиной на медведя… Сергей передернул плечами, словно от холода. Вечер, однако, был вполне теплым, градусов под двадцать. Хватит красоваться на пороге, подумал он. Пора и двигаться. Всех дел-то на пару минут.
Он медленно спустился по лестнице и посмотрел наверх. Все окна, выходящие на фасад, были закрыты. Уже хорошо. Сергей повернул налево и двинулся по асфальтовой дорожке, заворачивая за угол здания.
Прогулка по левой стороне школы дала самые положительные результаты: ни одного открытого или хотя бы приоткрытого окна. Телешов старательно и напряженно всматривался в темные проемы окон, изо всех сил пытаясь отвлечься от прочих мыслей. Главное — не думать о том, что может быть вне зоны света. В кустах, на газонах, в темноте. А что там
Сергей завернул за угол, оказавшись перед задней стеной школьного здания. Окон на ней было немного и только наверху — это была стена спортивного зала. Что ж, похоже, и здесь все в полном порядке. Он прошел до следующего угла.
Окна на правой стороне здания тоже были темными. Но, разглядывая их одно за другим, Телешов с удовлетворением убедился, что Швейцария Швейцарией, однако и на вверенной ему территории с порядком все в норме. Ни одного открытого окна. Ну вот и вся работа. И все страхи. Хорош же он был еще каких-то пять минут назад. Аника-воин…
Сергей уже подходил к углу, за которым располагался школьный фасад, когда резкий звук превратил его в застывшую ледяную статую. Это был, несомненно, кошачий визг — но визг, прозвучавший всего долю секунды и резко оборвавшийся. Животное словно начало визжать, а потом что-то просто перекрыло несчастному существу кислород. Одним молниеносным движением. Что-то или кто-то. И этот короткий, режущий звук дошел до Телешова со стороны фасада.
Все, что происходило дальше, показалось Сергею сном: и то, что он видел, и, главное, то, что и как он делал. Он? Это не был он. Это был какой-то автомат, сомнамбула, кем-то и когда-то запрограммированный зомби, за действиями которого он, Сергей Телешов, словно наблюдал со стороны. Этот сомнамбулический автомат, странным образом похожий на него, выскочил — не вышел осторожно, а именно выскочил — на площадку перед школьным фасадом с вилами наперевес. Выскочил — и увидел.
На хорошо освещенном пространстве у куста сирени лежала мертвая кошка, секунду назад успевшая издать свой последний предсмертный визг. А рядом с ее телом, свернувшись плотными кольцами, лежал кошмар. Кошмар последних двух дней — и всей предыдущей жизни Сергея. Остатками сознания он понимал, что никогда ничего подобного не видел, ни в телепередачах, ни на фотографиях: толстенная темно-красно-коричневая узорчатая тварь, приподнявшая огромную треугольную голову и поводившая ею в ту сторону, откуда к ней приближался человек. Змея почувствовала его приближение и, одним движением развернув кольца, с удивительной легкостью заскользила в его направлении.
Она не убегала от человека. Она шла на него в атаку. Она охотилась. Жертва, которую она убила несколько секунд назад, лежала здесь же, прямо на асфальте. Но мертвая кошка, похоже, уже не интересовала убийцу. Рядом, в нескольких метрах от нее, был человек. И почему-то человек привлекал ее гораздо больше.
То, что сделал Сергей, было для него совершенно необъяснимо. Несмотря на всю оцепенелость первого мгновения, он мог развернуться и убежать — по тому, с какой скоростью перемещалась змея, он видел, что догнать его ей бы не удалось. Он мог бы убежать, и это было бы более чем разумно — огромная тварь длиной в добрых четыре метра была ничем иным, как неумолимой и неизбежной смертью. Или он должен был застыть на месте, скованный многовековым бессознательным страхом — тело просто отказалось бы повиноваться слабеющим приказам охваченного ужасом мозга. Он должен был закричать, захрипеть пересохшей внезапно глоткой — просто чтобы дать выход завладевшему им ужасу. Но, сам себе не веря, он не застыл, не закричал, не захрипел. Он сделал то, чего сделать не мог.