Твердь небесная
Шрифт:
Как в роте и предполагали, их командир штабс-капитан Тужилкин представил к наградам очень многих, без выборов, а единственно по собственному своему произволению. И прежде всего, конечно, раненых, оставшихся в строю.
Награждал кавалеров сам начальник штаба корпуса. Прежде был отслужен молебен. К полудню из штаба главнокомандующего в расположение полка прибыла икона, которую генерал-адъютант Куропаткин привез с собой из Троице-Сергиевой лавры. Говорили, что икона эта в свое время была с Петром Великим и Александром Благословенным в их славных походах. Из этого как будто следовало, что и теперь русское войско ждет блестящая виктория, коли
Начальник штаба корпуса обходил строй кавалеров и сам прикалывал солдатам на грудь кресты, которые ему подавали щеголеватые и довольно равнодушные к происходящему ординарцы. Из 12-й роты, помимо прочих, Георгия получили Матвеич, Васька Григорьев, фельдфебель Стремоусов, имевший до того уже два креста. Дормидонт Архипов, кроме награды, был еще произведен в унтеры и назначен отделенным, вместо покойного Сумашедова. Включил в список штабс-капитан Тужилкин и обоих своих студентов. И, конечно, не за то, что они были как-то знакомы раньше с его дочерью. Мещерин с Самородовым действительно показали себя молодцами в последнем деле. К тому же первый получил ранение – неопасную царапину японским штыком. А второму раз в атаке удалось взять пленного. Но ни того, ни другого не наградили. Кто-то из вышестоящего командования все-таки припомнил, кто они такие и как именно попали на войну.
Раздав кресты, генерал вышел на середину, оглядел строй, разгладил усы. Требовалось что-то сказать солдатам, но кроме обычного «спасибо за службу», похоже, ничего больше в голову ему не приходило. И он сколько-то времени молча смотрел на солдат, нервно сжимая рукоятку сабли.
– Братцы! – наконец выкрикнул он. – О вашей доблестной службе донесено государю нашему императору Николаю Александровичу! – Он оборвался, сам не веря, что это сообщение теперь может вызвать у солдат прилив воодушевления. Конечно, служивые всему будут рады стараться прокричать «ура». Но впору ли было возжигать людей чувством верности государю, когда армия терпит лишь одни поражения и неизменно отступает под натиском неприятеля. Сколько уже командиры всякого ранга взывали к солдатам показать свою преданность верховной власти. Да только пользы от этого все не получалось. И в конце концов такие воззвания абсолютно утратили свое вдохновляющее значение. К счастью, у генерала были припасены по-настоящему желанные для солдат слова. – Хочу вас всех обрадовать: нам шлет свои поздравления и пожелание скорейшей победы государыня императрица Александра Федоровна! Но, кроме этого, государыня прислала всем подарки! Всем без исключения! – и кавалерам, и тем, у кого крест еще впереди!
Генерал хотел пошутить, но вышло это у него пугающе двусмысленно: какой именно крест ждал солдат впереди? – медный на груди или деревянный в ногах? Многие так и подумали. Поэтому радостная весть о подарках от царицы оказалась омраченною неуместным напоминанием о невеселой перспективе, ищущей кого-то.
Вечером солдаты в своих фанзах разбирали подарки. Каждому полагался матерчатый пакет, годный, сам по себе, на портянки или еще для какой надобности, в котором было уложено много всяких полезных вещей: смена белья, полфунта мыла, два платка, фунт сахару, полфунта плиточного чая, четверть фунта табаку, две книжечки папиросной бумаги, карандаш, финский нож, кисет с пуговицами, крючками, наперстком, иголками и нитками, бумага и конверты.
Бывалый солдат Матвеич все не мог нарадоваться, налюбоваться на царицыны подарки. Они ему
– Видишь, Матвеич, как тебя царица одарила, – говорил Васька Григорьев. Он то и дело поглядывал на свой новенький крестик, поправлял его, протирал рукавом, чтобы прибавить ему блеску. Васька и сам весь сиял, как начищенная медь. – Ты бы взял да написал ей в Петербург письмецо благодарственное: так, мол, и так, подарки твои, матушка, получили, низкий тебе наш солдатский поклон за заботу, за доброту…
– Дурья ты голова, – серьезно отвечал Матвеич, – да разве досуг государыне читать всякого служилого письма. У ей скоко забот одних! Не нам чета.
– Да ей, поди-ка, и не прочитать по-русски, – отозвался Кондрат Тимонин, тоже с новеньким Георгием на груди.
– Это как же? – удивился Матвеич.
– Так она же самая, говорят, не русская вовсе – немка.
Матвеич оглянулся на друзей студентов, как бы ища у них ответа, – так ли это?
– Все верно, Матвеич, – подтвердил Мещерин. – Немка она прирожденная. Бывшая принцесса Дармштадтская Алиса.
Матвеич какое-то время молчал, нахмурившись и раздумывая над услышанным.
– Ну и ладно… – сказал он примирительно, будто поборов расстройство. – Немка… даром что датска… а понимат нужду солдатску. – И он бережно, с любовью погладил свой кулек.
– Да, они хорошо понимают солдатскую нужду, – вздохнул Тимонин.
– Ты это об чем? – спросил Васька Григорьев.
– Да все об тем же – об войне… будь она… Эти их подарки, как цигарка перед казнью: все одно жизнь у тебя отымают, да вроде как приятность делают напоследок. Нам еще и поблагодарить их за табачок! – Тимонин рванул облатку и высыпал горстку табаку на ладонь. – Так и есть, дрянной. Пересохший. Половина пыли будет. Верно, с турецкой на царевом складе лежит.
– Ох, Тимонин, не слышит тебя фельдфебель, – глухо отозвался Матвеич. – Берегись. Несдобровать бы.
– Да пусть хоть сам Куропаткин слушает. Что нам может быть хуже окопов? – с вызовом произнес Тимонин. – Нынче вон самых революционеров интеллигентных, – он кивнул на Мещерина с Самородовым, – ссылают на войну заместо каторги. Куда уж с нас-то больше взыскивать, с брехунов темных!
– Тебе можно еще назначить отстегать по хребту за крамольные речи, – ухмыльнулся Васька. – Вон казаки хлещут своих нагайками за что ни попадя.
– А вот интересно, братцы, – оживился Самородов, – если бы нас всех, всю роту, собрали вот так же, как у казаков заведено, в круг и спросили, достоин ли Тимонин наказания за свои взгляды, – как бы вы порешили? Вот ты, Вася, что ответил бы?
Васька хотел было в обычной своей манере как-то схохмить в адрес Тимонина, да вдруг посерьезнел почему-то, нахмурился и сказал:
– Верно он говорит, в сущности. За что мы здесь воюем? – за эту китайску мазанку? Мне, к примеру, она нужна, как летошний снег.
– Дормидонт, ну а ты что скажешь? – обратился Самородов к их новому отделенному.
– Его теперь галуны на погонах обязывают рассуждать не по совести, а так, как полагается по начальственному предписанию, – все-таки не удержался съехидничать Васька.
Архипов даже не оглянулся на потешника. Видно было, что вопрос Самородова и его заставил крепко задуматься.