Твердыня полуночи
Шрифт:
— В самом начале Дарвинги жили одни и жили плохо, — неторопливо повествовал Индар. — Всего у них мало было, а священной трубки, вождя и шамана совсем не было. Не было ни лука, ни копья, ни ножа. Только имена и Род. Индар был большой и сильный, а потому стал вождем. В какой-то день жизнь стала добреть. Дарвинги пошли путешествовать и набрели на сытый край. Много нашли зверей и ягод. Там увидели они следы своих соплеменников — людей. Принялись они искать родичей и скоро нашли их. Радовались шибко. С ними был Ша — шаман без лица. Мы сказали шаману: «друг». Он согласился стать нашим шаманом и отвел Индара в лагерь своих друзей. Странные друзья. Волки, летучие мыши,
— Постой, постой, — перебил вождя Эйнар. — Почему ты сказал, будто Ша — без лица? У него есть лицо, только… Ну, оно не такое как у нас, людей.
— А ты погляди внимательно, — Индар привстал и рявкнул в голос: — Ша! Ша иди сюда!
Урук молча подошел. В данный момент лица при нем действительно не наблюдалось — шаман надел странную маску: с укрепленного на голове обруча свисали ремешки с крупными деревянными бусинами, закрывавшими физиономию Ша до самого подбородка. Гоблинище будто не хотел, чтобы гости Индара видели его глаза. Может быть, это просто издержки ремесла? И кроме того: почему здоровенный урук-боец присоединился к племени людей? Неужели только ради того, чтобы переманить столь малочисленных Дарвингов на сторону своего хозяина — упомянутого Индаром «широкой души человека» с непроизносимым именем?
— Что же было дальше? — Эйнар, мельком взглянув на неразговорчивого урука (между прочим, вооруженного грубоватым, но добротным стальным ятаганом), потеребил вождя на рукав. — Почему ты сказал, будто уруки — храбрые?
Индар оглянулся, словно с опаской, и, понизив голос, ответил:
— Их смелость стала видна когда пришла толпа Других. Я как раз был тогда в становище Хортхауэра. Другие сказали, что здесь — их угодья. Другие назвали себя «элентари». Они сказали, что уруки — это звери, а значит, можно есть. Самый большой среди Других спорил с Пламенем Уруков о добыче. У тех и у других были длинные ножи и копья, и луки. Еще они несли большие доски, которыми ловко отбивали стрелы. Началась большая драка насмерть. Людей тоже просили помогать, но у них не было оружия. Они просто стали плясать под барабаны уруков. Уруки со своими зверями и огнями победили. Немножко ели элентари, людям не досталось, но мы не хотели есть. Элентари уруков не ели — тогда зачем убивали?
— Поня-ятно, — потрясенно выдавил Гвайнард. — Достойный вождь, можно нам отойти и поговорить?
— Вы свободные, как и мы, — пожал плечами Индар. — Делайте, что хотите. Хотите — оставайтесь с нами, мы будем рады друзьям.
На стоянке племени царила деловитая суета — кто-то разделывал тушу убитого недавно оленя, женщины хлопотали у костров, совсем зеленая молодежь помогала старшим. Более всего изумляла истинно детская беззаботность Дарвингов — похоже, они не видели в этом мире опасности для себя. Или доселе не сталкивались с реальной опасностью? Первый приступ любопытства у Дарвингов прошел — на гостей уже почти не обращали внимания, только маленькие дети собрались стайкой возле привязанных к деревьям лошадей и пристально рассматривали невиданных прежде тварей, обремененных седлами и красивой сбруей. Больше всего малышню занимал гигант-тяжеловоз, радом с которым принадлежащие племени ручные лоси казались сущими заморышами.
— Это что же получается, а? — Гвай, расстелив у корней гладкоствольной сосны попону и вскрыв флагу с вином, устроил маленький военный совет. — Просто глазам своим не верю. Впервые в жизни вижу… такое. Если судить по речам Индара, разума у него — как у белки. Или как у маленького мальчика. Особенно порадовал пассаж вождя о том, как гоблины пожирали альбов. Они не видят в этом ничего необычного!
— Окажись я на месте Дарвингов, тоже не увидел бы, — тотчас отозвался Эйнар. — Племя четко различает понятия «человек» и «зверь». Зверя есть можно,
— Перед нами — взрослые дети, — медленно сказал Конан, начавший понимать, что происходит вокруг. — Еще бы не дети! Если поверить, что человеческие племена пришли в мир всего полстолетия назад, то выводы можно сделать простые: люди, как разумная раса сотворенная самой последней, доселе не понимают, что оказались в очень сложном и опасном мире, давно раздираемом войнами и дележом власти. Не ошибусь, сказав, что элентари и Рота ведут борьбу не на жизнь, а на смерть. И собираются использовать людей в своих целях. Нет, не прямо сейчас — пока человеческий род слишком малочислен, но поскольку Рота бессмертен и альбы бессмертны… Что им стоит подождать пару-тройку столетий? Тогда людей станет значительно больше, их можно будет отправить в бой… Неприятная картина.
— Куда уж неприятнее, — Гвай скривился. — Противоборствующие стороны хотят переманить новорожденную расу на свою сторону. Вот прямо так — из пеленок, да и в драку! Не верю я в бескорыстность как Роты, так и Бессмертного народа, хоть голову мне рубите! Мы, люди, становимся для них инструментом войны. Только что появившегося человека и его детей лишь следует воспитать в соответствующем духе. Вот добренький хозяин земель на Полуночи — как там его? — и пригласил Дарвингов пожить на его «сытых угодьях». Я не понял одного: Индар говорил о каких-то волках, живых огнях и летучих мышах. Одну летучую мышь мы сегодня видели, кстати. А потом посмеялись над Эйнаром, который посчитал ее крик — разумной речью. Наводит на размышления.
— Да и «живого огня» тоже видели, — напомнил Олем. — Пламенного Бича. Он вполне подходит под это определение.
— А как вам «смешные медвежата»? — откровенно фыркнула Асгерд. — Уруки? Я лично ничего смешного в этом племени не вижу.
— Для нас уруки безобразны, не спорю, — вздохнул Гвай. — А для Певорожденного человека они вполне могут быть смешны. Индар ведь никогда не сталкивался с истинной красотой. Для него все, что существует в этом мире — обычно и естественно.
— Не сталкивался с красотой? — удивился Конан. — А кинжальчик ты видел? Потрясающая работа, явно потрудились альбы! Вещь очень красивая.
— Не красивая, а полезная, — наставительно сказал Эйнар. — Индар запросто резал этой красотой сырое мясо и ворошил лезвием угли в костре. По большому счету, Дарвинги являются варварами. Не нашими хайборийскими варварами, а самыми что ни на есть природными. Если бы Перворожденных людей сразу — подчеркиваю, сразу! То есть с самого первого дня от Пробуждения! — взяли под опеку та или иная стороны и принялись обучать, Дарвинги не сохранили бы столь девственную наивность. Однако, на человеческую расу обратили внимание только сейчас, через сорок шесть лет. Наверное, Рота и его враги тогда посчитали смертных совершенно бесполезными. Если сравнивать, то мы с вами тоже не видим особого смысла в существовании бабочек-однодневок, они нам безразличны. Человек живущий семьдесят-восемьдесят лет с точки зрения таких бабочек — бессмертен. Но в то же время у бабочки есть своя, насыщенная событиями и приключениями жизнь. Продолжающаяся всего один день…
— И что ты хочешь этим сказать? — не понял киммериец.
— Собери тысячу раз по тысячу тысяч бабочек и прикажи им атаковать дом твоего врага, — бесстрастно сказал Эйнар. — Они погребут его под своей тяжестью. Теперь ясно?
— Ясно, — почесал в затылке Конан. — И что нам теперь делать?
— Да ничего. Ни-че-го, соображаешь? Знаешь, почему? Потому, что нам известен ход дальнейшей истории. Мы знаем, что человек рано или поздно превратится в безраздельного хозяина этого мира. Что человеческий род выживет и станет расой королей, а элентари и Рота уйдут в небытие. Не нужно вмешиваться в здешние дела и наводить справедливость в том виде, в каком ее понимает человек, рожденный много тысяч лет спустя… Мы здесь — чужие. Гости. Не будем указывать хозяевам дома, как поступать.