Твердый сплав(Повесть)

Талунтис Эдуард

— Хорошо, что этот шкафчик не из нашего сплава, а то провозились бы…

Они и так провозились долго. Когда Трояновский сунул всю документацию себе за пазуху, пять танков с белыми крестами на броне, развернувшись, били прямой наводкой по заводоуправлению.

Он так и не заснул на этом привале, да и на следующем тоже… Раненый, которого теперь несли другие, начал бредить, выкрикивая что-то неясное, а потом забывался. На следующий день он умер, и Трояновский, уже успевший повидать смерть, был потрясен. Как это просто — и вместе с тем нелепо: еще вчера был живой человек, полный сил, каких-то надежд,

мыслей, а сейчас его нет… Временами ему казалось, что все это — сон, тяжелый, как в детстве, и стоит только очень захотеть, убедить себя, что можно проснуться, — и проснешься… Но тут же он стискивал зубы.

На одном из привалов он подошел к Гаврилову.

— Слушайте, все мои… материалы надо сжечь. В конце концов это может стоить дорого.

Гаврилов поглядел на него исподлобья и вдруг неожиданно усмехнулся:

— Сжечь? Как вы это легко… Сжечь! Значит, вы не верите, что мы выйдем. А я вот — верю. И до тех пор, пока не увижу, что положение безнадежно, запрещаю вам даже вынимать эти… материалы.

Трояновский возмутился:

— Как это — запрещаете! В конце концов это не ваша работа, а моя… ну, наша с Дробышевым.

— Это наша работа, — тихо сказал ему Гаврилов. — Всех нас. И моя в том числе. Вы же неглупый человек… Я понимаю, вы боитесь, чтобы это не попало в их руки. Не бойтесь, не попадет.

На третий день на их стоянку наткнулась девочка. Маленькая, курносая, в цветном платочке на голове, она была словно из сказки, эта Наташа. Поначалу она перепугалась: что за люди, откуда? Дробышев успокоил ее: свои, и упросил (если случится оказия) отправить письмо. Он тут же начал писать его, пристроившись возле пенька.

(«Это письмо не дошло до вас, Ася. Девочка забыла адрес. Но это письмо я тебе покажу после».)

Вдруг грохнули выстрелы. Гаврилов, чертыхнувшись, сунул зажженную спичку в вязанку хвороста и, схватив винтовку, бросился к кустарнику. Пулеметная очередь прошла над головой Трояновского. Он, растерявшись, не сразу услышал, что ему крикнул Гаврилов. И только когда сильные руки Дробышева пригнули его к земле, он понял, почему начальник отряда сначала разжег костер…

Бой длился недолго — да это и не было боем. Люди в куцых серо-зеленых мундирах выскочили на поляну в тот момент, когда Трояновский, разрывая рубашку, вытаскивал из-за пазухи последнюю оставшуюся там тетрадь в клеенчатом переплете. Она только упала на огонь: ударом сапога рослый солдат вышвырнул ее и тут же упал, скорчившись, на землю.

Отстреливаться и уходить было уже поздно. Трояновскому крутили руки. Дробышев («Он был очень сильный человек, твой отец!») сдавил одного солдата так, что тот, протяжно закричав, обмяк, словно тряпичная кукла. Дробышев не отпустил его, даже когда страшный удар автоматом по голове сбил его с ног.

Он очнулся уже связанным и прямо перед собой увидел какое-то знакомое лицо. «Кто это? Кто-нибудь из отряда?..»

Человек улыбнулся ему, и Дробышев вспомнил эту улыбку: Савченко, сменный мастер сталелитейного цеха. Как он попал сюда?

— Ну как — отошел, уральский медведь? — шутливо спросил он у Дробышева.

Шутка была добродушной, но Дробышев не ответил на нее. Рук он не чувствовал: они затекли, перекрученные веревкой.

— Развяжите, — тихо сказал он.

— Пожалуйста, — ответил Савченко. — Эй, кто здесь есть?

Дробышев понял все.

Потом он стоял перед столом, за которым сидели двое — Савченко и тонкий, как лоза, эсэсовец. Савченко что-то говорил ему по-немецки; Дробышев языка не знал и уловил только «герр штандартенфюрер». По тому, с каким почтением говорил Савченко, можно было догадаться: этот офицер — не какая-нибудь мелочь.

— Итак, — сказал вдруг по-русски эсэсовец, — вы — Дробышев? О, не надо отрицать так сразу: господин Савченко вас знает, да и вот ваши документы. Сталевар из Магнитогорска, прибывший в Нейск производить опыты по новому сплаву совместно с ученым-металлургом Владимиром Трояновским. Так, кажется?

Дробышев молчал.

— Вы напрасно заняли в отношении нас такую непримиримую позицию, — тихо и убеждающе сказал эсэсовец. — Владимир Трояновский сделал из своего положения правильные выводы. Он согласился ехать в Германию. Вы слышали когда-нибудь о такой фирме — «PN и К°»? Она умеет менять сталь на золото.

Молчание Дробышева словно бы не трогало его. Он даже сел поудобнее, явно собираясь продолжить этот разговор.

— Что вас держит? Честь, совесть? Это химера, и от нее надо освобождаться. Семья? Наша разведка доставит вашу семью с луны, а не только из Магнитогорска. Кажется, мы даем вам все. Или…

— Что «или»? — не утерпел Дробышев.

Штандартенфюрер оживился:

— О, я не собираюсь вас запугивать, не поймите меня неверно. Но у нас, немцев, есть правило: если человек не полезен нам хотя бы на пять процентов, мы пускаем в ход оружие. Но, я надеюсь…

Дробышев ответил ему резко:

— Напрасно надеетесь.

…Когда его унесли («Савченко присутствовал при этом, Ася; он видел, как расправлялись с твоим отцом»), в кабинет ввели Трояновского. Он рассеянно подносил руку к виску — хотел поправить очки, но очков не было. С ним обращались любезнее, пригласили сесть на стул, и он сел. Ему сказали, что Дробышев дал согласие ехать в Германию.

Рука Трояновского, которой он схватился за стул, прилипла к дереву, и он, поднеся ее к глазам, увидел сгустки крови: это были следы расправы с Дробышевым. Он побледнел: ему стало нехорошо при виде крови, и эсэсовец заметил это. Словно издалека донеслись до Трояновского его слова:

— Вы свободный человек. Партийная принадлежность? Чепуха. Вы — интеллигент, должны понять, что партии создаются и распускаются. А люди — у них одна жизнь, и ее надо прожить до конца. Другой не будет… Вы не можете себе представить, что мы дадим вам! В конце концов это имеет смысл, а? Тем более что ваша тетрадь уцелела.