Тверской Баскак

Емельянов Дмитрий Анатолиевич

«Ах ты пес!» — размашисто засадил кулаком в заросшее бородой лицо киевлянина. Тот кувыркнулся за прилавок, и оттуда донесся его заливистый вой.

— Вы посмотрите, люди киевские, что деется! Среди бела дня дружина княжья народ честной грабит!

Я уже было подумал, что конфликт пришел к своему логическому завершению, но к моему великому удивлению, купец вдруг вылетел из-под прилавка и тараном попер на дружинника. Тот, видимо, ожидал подобного еще меньше, чем я и, не удержавшись на ногах, полетел на землю. Два сцепившихся человека, волтузя друг друга,

покатились по пыльной дороге, а вокруг начала собираться любопытная толпа. Не прошло и пары секунд, как я оказался в самой гуще зрителей и вокруг послышались яростные крики.

— Дай ему, Фрол, дай!

— Неча новгородским тут права качать!

Очнувшись от неожиданности, два оставшихся на ногах дружинника бросились на подмогу товарищу, но это тут же вызвало взрыв недовольства у местных. Самые отчаянные встали на защиту купца, но и к княжьим людям тоже подтянулось подкрепление, и драка стремительно начала приобретать массовый характер. Вокруг меня замелькали сжатые кулаки, послышались звуки хлестких ударов и торжествующих воплей. Не понимая уже кто с кем дерется, я попытался аккуратненько выбраться из свалки, но не тут-то было. Какой-то крепыш вылетел из самой гущи и, вылупив безумные глаза, схватил меня за горло. Дальше уже сработали рефлексы, все-таки у меня когда-то был первый разряд по боксу. Короткий резкий удар в солнечное сплетение, и хватка крепыша мгновенно ослабла. Отскакиваю в сторону и тут же натыкаюсь на мужика в кольчуге, и тот, не раздумывая, замахивается для удара. Размах такой широкий, что это похоже на замедленную сьемку.

— Н-на! — С выдохом бью в заросший бородой подбородок.

Мужик валится на землю, но за ним уже другой, и с боку больно прилетает по ребрам. Верчусь, раздавая удары направо и налево, костяшки уже разбиты в кровь, но в запале даже не чувствую боли. Отбиваясь, потихонечку пячусь назад, пока не ощущаю, как спина прижалась к холодной стене.

«Уже легче, мелькает в голове, — хоть с тыла прикрыт». Не успеваю подумать, как опора за спиной вдруг исчезает, и я лечу куда-то в пустоту.

Солнечный свет отсекается захлопнушейся дверью. Пытаюсь вскочить, но спокойный незнакомый голос опережает.

— Я бы не стал торопиться, скоро все закончится.

Поворачиваюсь на голос, и рассеянный сквозь щелястую дверь свет позволяет разглядеть сидящего рядом человека. Седой, в рваной длинной рубахе, с аскетически изможденным лицом. Вопрос импульсивно срывается с моих губ:

— Ты кто?

Сначала незнакомец награждает меня равнодушно-оценивающим взглядом, а затем все-таки звучит ответ.

— Никто. Бродяга без рода и племени.

— А имя то у тебя есть, бродяга? — Мне в общем-то все равно, но этот мужик вроде как спас меня, втащив в этот сарай, и я стараюсь быть вежливым.

— Калида, кличут. — Мужик произнес это так, что любому было бы понятно — продолжать разговор он не намерен, но я еще весь на адреналине и мне просто необходимо поговорить.

— Это что сейчас было? Можешь мне объяснить. Бунт против князя?

В брошенном на

меня взгляде появляется удивление.

— С чего ты взял?

— Так ведь княжих людей горожане бьют, — я в свою очередь выражаю непонимание, — те терпеть не будут, сейчас подтянется вся дружина, и начнется побоище.

Бродяга лишь криво усмехнулся.

— Чушь, какая! Народ горячий. Ну, помахали кулаками, так что ж теперь воевать что ли?! Сейчас тиун подойдет и всех живо успокоит. Виру виновным, князю и пострадавшим их доли — все довольны. Мир и покой.

— Подожди, — пытаюсь разобраться, — я же сам слышал. Кричали против князя, против суздальцев и новгородцев.

— И что? — мужик посмотрел на меня как на дитя неразумное. — До Ярослава был Михаил черниговский, так орали против Чернигова, а до тех смоленский князь сидел, так его любили еще меньше.

Он вдруг криво усмехнулся.

— Киев город богатый, может позволить себе не любить своих князей.

Заложенный в его иронии смысл я уловил, мол Киев город вольный, а князь это всего лишь военная крыша и должен знать свое место. Вроде логично, но снисходительность этого бродяги бесит, и мне хочется поспорить.

— Так ведь киевляне сами же Ярослава позвали? Не Михаила Черниговского, не Святослава Смоленского, а Ярослава, так чего же недовольны?

Калида повернулся в мою сторону, и в его глазах впервые вспыхнул интерес.

— Так ведь вольные люди всегда чем-нибудь недовольны. Это скотине в хлеву лишнего не надо, покормили и ладно, а люди как сухостой, только огонь поднеси, мигом вспыхнут. Тем более, что не все за Ярослава стояли, у Михаила в городе поддержка большая, да и у Святослава тоже немалая. К тому же, и сам Ярослав Всеволодович не подарок. Крут больно, да и берет не по праву. Устали уже от него в городе.

— Ты вроде бы бродяга, — прищурившись, высказываю возникшие у меня подозрения, — а разбираешься в делах киевских словно местный.

Этого доморощенного философа мои сомнения ничуть не смутили, а лишь вновь вызвали кривую усмешку.

— Что Киев, что Владимир, что Новгород, везде одно и то же, никакой разницы. Городская господа делит власть с князьями и поделить не может.

— А народ что же? Он на чьей стороне?

— А ты не видел? — В глазах бродяги блеснула ироничная искра. — Вон он за дверью во всей красе. Сегодня на одной стороне, завтра на другой. Народ что — шелуха, кто сильнее подует, в ту сторону и покатится.

Я тоже позволяю себе усмехнуться.

— Ты вроде и сам не господа, чего же так неуважительно про народ то?

Словно потеряв к беседе интерес, бродяга вдруг отвернулся, лишь добавив напоследок.

— Живу слишком долго, подрастерял уважение.

В наступившей после этого тишине, стал отчетливо слышен затихающий шум драки и трубный голос глашатая.

— Угомонись, народ честной. Кто обижен или пострадал, подходи, жалуйся. Еремей Тимофеич — тиун княжий рассудит по чести.

— Вот теперь можно и идти. — Шустро поднявшись, странник двинулся к двери.