Твое… величество - 2!
Шрифт:
Не хочет Анна во власть?
И не надо! Пусть живет долго и счастливо, занимаясь тем, что ей интересно.
Феликс с этим был полностью согласен. Он еще напишет Саймону, он еще попросит инструкции, но… решать все равно будет именно он. За то его король и оценил.
Феликс — не слепое орудие, у него есть свое мнение, характер, он сам решает и сам выбирает пути, ведущие к цели. С ним труднее, сложнее, убить его иногда хочется. Но ведь и результат есть! И лучше, чем у многих других, послушных. Поругается Саймон, да и успокоится. А результат
Диана танцевала от души.
Сегодня можно!
Сегодня маскарад, сегодня и Иоанн под маской, и она, правда, их очень легко опознать, но это уже другое! Важно-то, что она сегодня может веселиться!
Сегодня даже муж не станет ее ревновать, сегодня так положено! Мария в этот праздник сидела рядом с ним на троне, ну так она и есть селедка вяленая, а Диане хочется танцевать, хочется вести за собой веселый хоровод, хочется… хочется потом вернуться не к Иоанну, а к другому мужчине, который смотрит из-под маски дерзкими синими глазами, улыбается…
Она себе не может этого позволить!
Но танцевать-то можно? И флиртовать, хотя бы раз в году?
И Диана кружилась, легко переходя от одного партнера к другому, пока на долю секунды не оказалась неподалеку от стены. Шаг — и вот она в небольшом алькове.
И прислушивается.
И… ждет?
Да, ждет… секунда, еще одна, и вот занавеска приоткрывается, и в альков проскальзывает нахальная тень в маске, блестя синими глазами.
— Моя королева!
И губы касаются сначала ее руки, а потом жадно — шеи, груди, губ… и Диана задыхается от удовольствия! Наконец-то!
С мужем у нее совсем не так! Никогда так не было!!!
— Аххххх!
Наглые руки скользят под юбки, гладят там, где не стоило бы — и вдруг прекращают свое занятие. И мужчина выскальзывает из алькова, и словно растворяется в воздухе, а Диана остается стоять, прислонившись к стене, мокрая, дрожащая и растрепанная…
Как же хорошо!
Как же хочется еще! И еще!
И с губ женщины срывается тихий стон неудовлетворенного желания.
Она должна найти время и место! Должна найти способ! Ей нужен этот мужчина! А муж?
А что — муж? Мужу она сына родит… потом. Чуть-чуть позднее.
Глава 21
Хосе Лагос почти ничего не помнил из своей прошлой жизни.
Были какие-то обрывки. Огрызки воспоминаний, имена, лица… кем он был? Что он делал?
Хосе не помнил.
Зелье монаха, имени которого он тоже не запомнил, только запах хозяина, лишило его памяти, лица, даже имени. Хосе помнил, КТО он, и держался за эту память, как за последнюю ниточку.
Он еще человек? Правда же?
У человека есть имя и фамилия.
Он Хосе Лагос… есть ли у него родные? Друзья? Семья?
Он ничего не помнил. Оставалось только имя.
Иногда всплывали женские лица, иногда мужские… детских не было. Хосе не знал, что его продали родители.
Он не помнил, что родился калекой, у которого был горб, он не помнил, что мог передвигаться только в тележке с колесами, не помнил, как просил милостыню, чтобы хоть как-то отработать затраты на себя… ну не получалось у него овладеть ремеслом. Горб был уж очень неудачным…
Стоять Хосе толком не мог, так, пару минут, ходить тоже, ноги у него вообще были сухие, как палки и почти неразвитые… брату Тома было интересно попробовать. Получится ли что-то исправить с таким материалом?
И он заплатил хорошие деньги семье Хосе, чтобы те не искали сына.
Можно бы и просто украсть, но что-то человеческое было и в нем… пожалел Лагосов, наверное. Хотя Хосе и был для них обузой.
Хосе забрали, посадили в клетку и исправно подмешивали в еду необходимое зелье… в этот раз — от медведя. И постепенно…
Постепенно Хосе утрачивал все, что у него было.
Сначала лицо его стало похоже на медвежью морду, вытянулось вперед, покрылось шерстью, потом шерстью покрылось и остальное тело, Хосе встал на четвереньки, так передвигаться ему оказалось удобнее, и горб оказался почти в тему. Он не рассосался, он никуда не делся, но странным образом сделал мужчину еще мощнее, еще страшнее, словно навис над мордой, добавил силы и тяжести…*
*- у бурого медведя, кстати, правда есть горб — мышцы, которые делают его удар лапой очень сильным. Прим. авт.
Потом ногти стали расти так, что уже походили на когти, острые и длинные. А потом и память начала мутиться, сдавать свои позиции, и забывалось постепенно и горькое детство калеки, и семья, которая смотрела с жалостью и брезгливостью, и жизнь впроголодь… это забывалось даже с удовольствием.
А вот имя…
Хосе казалось, что нельзя его забывать. Что исчезнет что-то очень важное, может быть, он сам? Что не будет… чего?
Он не смог бы ответить на этот вопрос. Но и в его жизни было что-то хорошее. К примеру, соседская девчушка, дочка зеленщика… она не знала про его любовь, не видела, какими глазами смотрит на нее Хосе, она просто была добрая и искренняя. И улыбалась ему от всей души.
А почему бы и не улыбнуться хорошему человеку? И не помочь, если можно?
Или мамина забота. Она была в раннем детстве, до того, как мама сгорела в несколько месяцев, измученная родами и тяжелой работой, но она ведь была! И вот эти крупицы тепла и искорки человечности не давали Хосе окончательно превратиться в зверя.
Они тянули назад, они звали… куда?
Телом он все больше походил на медведя, раздался в плечах, стал намного тяжелее, он спал на полу и ел из миски, повиновался командам и свирепо рычал, рвал когтями и зубами тех, кого выставляли против него на арене… да-да, и такое тоже было. Иногда подопытных стравливали друг с другом, если образец оказался неудачным. Чего ему просто так пропадать-то?