Твои, Отечество, сыны
Шрифт:
— Заройте это имущество в землю, товарищ Андриец.
Он схватился за голову.
— Такую ценность?!
— Бригада в полуокружении. Немцы подтягивают свежие силы.
Он скрипнул зубами, сжал кулаки.
— Слушаюсь, товарищ полковник…
Рядом со мной на откос канавы лег Чернышев.
— Кажется, придется возвращаться в Казацкое, Александр Ильич…
— Но ведь наша задача выйти на Нечаевку — Гвинтовое!
— Перед нами слишком крупные силы…
Мы отбивали непрерывные атаки немцев до вечера 13 сентября и только оборудовали на высотке, неподалеку от сгоревшего
— Новая задача? — спросил я.
— Да, возвратиться в село Казацкое и не допустить прорыва в направлении Хижки — Духановка.
Я прочитал боевое распоряжение.
— Но ведь Казацкое занято немцами. Знают об этом в корпусе?
Чернов растерянно развел руками.
— Нет…
— Вы добирались к нам через Казацкое?
— Я ехал через деревню Бочечки, что рядом с Казацким. Меня обстреляли из автоматов.
— Ясно. Значит, и там немцы. Однако, товарищ майор, приказ есть приказ.
Я при нем передал необходимые распоряжения в батальоны, и наши подразделения двинулись на новый рубеж.
Знакомое село. Мы снова вошли в него после короткого боя. Немцев здесь было не больше роты, и они поспешно отступили. Я осмотрел площадь, на которой несколько дней назад произошла моя «трогательная» встреча с немецкими мотоциклистами, и точно определил то место, где Косолапов исполнил свой «коронный номер» — изумительный разворот.
Где же население Казацкого? Люди попрятались, притаились, они были уверены, что в селе снова немцы.
Но вот я вижу, в окнах постепенно зажигаются огоньки. Слышны радостные возгласы. Старушка-хозяйка распахивает перед нами дверь.
— Милые… Соколы наши, — какое счастье! Значит, выгнали этих воров?!
Она рыдает, склонившись на плечо штабному писарю; он тоже украдкой смахивает слезу.
— Сынку… Сынку, родной мой! Не оставляйте нас на поругание, на муки…
До боли мне жаль эту старенькую украинку: я знаю, что и в других домах в эти минуты люди рыдают от радости, рассказывают о пережитом, просят о помощи и защите и что солдаты теряются: как отвечать им? Обнадеживать — значит лгать; сказать горькую правду — и самим невыносимо больно. Что ж, воин должен держать себя в руках. Будет и на нашей улице праздник! А пока — за работу. До праздника еще много воды утечет и много прольется крови.
Около четырех часов утра на улицах загремели очереди автоматов. Я выбежал на крыльцо. Где-то близко застрочил пулемет, коротко ухнула танковая пушка.
Что же случилось? Быстро связался с комбатом Михайловым. Он сообщил, что, кроме нас, в селе расположилось на ночь какое-то немецкое подразделение и наши завязали с ним бой…
На рассвете веселый, свежевыбритый и подтянутый капитан Кужель докладывал:
— Ночью мои артиллеристы устанавливали орудия вдоль дороги Казацкое — Хижки. Один орудийный расчет заметил возле дома большие грузовые машины. Таких машин у нас нет… Бойцы подошли ближе. Здесь, оказалось, были не только машины, но и немецкие танки. Хлопцы тут же развернули орудие и влепили прямой наводкой по этим машинам. Немцы спали. Потом они начали стрелять куда попало и пытались бежать… Мы захватили три танка, два
Докладу капитана я нисколько не удивился: в те первые месяцы войны, случалось, не только ночью, даже днем нелегко было разобраться, где немцы, а где свои.
Но событие было радостное: вскоре оно стало известно всей бригаде и ободрило солдат.
Меня тревожило, однако, что связи со штабом корпуса не было почти всю ночь. Мы подготовили донесение о состоянии бригады, о том, что она стала малочисленной, разорвана на части, и это не могло не отразиться на ее боеспособности. Но как же передать это донесение?
— Я думаю, имеется единственный способ: добраться в штаб на мотоцикле, — предложил Аракелян. — У меня есть новенький трофейный мотоцикл. Езжу я отлично. Давайте донесение: как пуля пролечу!..
Это был отважный офицер, скромный и решительный. Он уже не раз бывал в опасной разведке, в одиночку ходил за «языком», и ему везло, как, случается, может везти только очень смелому человеку.
По моим расчетам штаб корпуса должен был находиться в лесу, около хутора Волчик. В этот хутор я и направил Аракеляна.
В крестьянской хате, которую занимал штаб, собрались офицеры. Были здесь комиссар Чернышев и Борисов. Комиссар рассказывал о первых весточках из Конотопа. Он встретил двух беженок, — каким-то чудом они прорвались через фронт и ушли дальше, на восток, на поиски эвакуированных конотопских железнодорожников. В городе они сорвали со стены приказ немецкой комендатуры и отдали его Чернышеву. Сейчас этот приказ лежал передо мной, и я читал крупные жирные строки:
1. Кто не сдаст оружие — будет расстрелян. 2. Кто не сдаст телефонные аппараты — будет арестован и расстрелян. 3. Кто будет заниматься охотой — будет расстрелян. 4. Кто не пойдет на работу добровольно — будет доставлен в полицию и понесет суровое наказание.
— Я покажу этот приказ солдатам, — взволнованно говорил Федор Филиппович. — Гитлеровцы нередко и сами агитируют фактами против фашизма. Они печатно подтверждают собственную бесчеловечность и удваивают нашу ненависть.
Под окном затрещал мотор мотоцикла, и Чернышев отодвинул занавеску.
— Аракелян?! — воскликнул он удивленно. — Да, прибыл Аракелян…
Капитан вбежал в комнату, держа у груди пакет. Сначала я подумал, что он ранен: ноги его подгибались, лицо приняло землистый оттенок. Он схватил кувшин с водой, выпил два глотка, заговорил сбивчиво:
— Танки… Очень много танков! Они развернулись в боевые порядки и уже наступают на Казацкое… За ними движется цепь немецкой пехоты. Их много. До полка. Они идут из Лизогубовского леса, со стороны Нечаевки и Гвинтового.
Не хотелось верить Аракеляну. Быть может, он ошибся? Да, немцы могли предпринять атаку с помощью подоспевших танков, но только не из Лизогубовского леса. Ведь в этом лесу все еще оборонялись наши 6-я и 212-я воздушно-десантные бригады! Где же они?..
Спросить об этом Аракеляна я не успел, — на село обрушился огонь то ли шести, то ли восьми батарей артиллерии. Пехота и танки противника ворвались в Казацкое одновременно с нескольких направлений. Завязалось ожесточенное уличное сражение.