Твои ровесники
Шрифт:
И руки мастера Соболева, стосковавшиеся по настоящему делу, не смогли удержаться. Они вцепились, впились в дерево, они ласкали его и рвали, они боялись отпустить его — опять как тогда, как раньше…
А начав работать всерьез, Корней Лукич понял, что все эти годы, пока лепил дверцы, он ждал вот такого часа. Как он мог жить без яростного труда, без опьянения запахами, звуками, красками дерева, без настоящей радости, которая приходит с потом, с мозолями, с кровью на пальцах?
Он работал неистово, бешено, как никогда раньше. Будто все эти годы нарастала
Еще не кончив одной операции, он хватался за следующую, из-за этого ошибался, не успевал вспомнить старые, верные приемы. Опять исчезло время, отодвинулся окружающий мир — в груди Соболева будто напряглась и зазвенела струна, все тоньше, чище, томительней…
И где-то на середине работы ему стало страшно.
Он почувствовал, что ошибается слишком часто и слишком опасно. Да, руки сохранили прежние навыки, но вместе с ними сохранилась и та небрежность, топорность, что успела привиться за последние годы. Она оставляла недобрые следы. И там, где соскальзывала стамеска, срывался нож, царапал наждак — уже ничего нельзя было поправить.
Соболев понимал это, но все равно бросался переделывать, что-то замазывать — выходило еще хуже.
И вот — три столика рядом.
В работе Алеши Корней Лукич мог бы найти слабинки. Но только он, больше никто. Каждая деталь выверена, подогнана, отделана с любовью. Полировка тонка и чиста, дерево под ней кажется бездонным.
А рядом — столики Соболева. И всякий может увидеть, как срывалась рука мастера: вот пятна, вот грязные щели, наверху мутный слой полировки, отдающий жирной синевой…
Соболев стоял, смотрел. Потом поднял палку — и хрястнул наотмашь по одной крышке, другой. И было слышно, как стонет расколотое дерево.
1956
Юрий Яковлев
СОБИРАЮЩИЙ ОБЛАКА
Если твоя фамилия Малявкин и товарищи зовут тебя Малявкой, это еще можно пережить. Тем более, что зовут так тебя не со зла, а просто фамилия у тебя неудачная. С такой фамилией самого лучшего человека на свете будут звать Малявкой. Ну и что из этого!
Вот если тебя к тому же считают конченым человеком и если рядом с твоей неудачной фамилией поставили большой жирный минус, тогда плохи твои дела.
Когда он приносил домой четверку, отец пожимал плечами и говорил:
— Это тебе повезло.
А когда в дневнике появлялось замечание, отец усмехался:
— Очень приятно! Чего от тебя еще ожидать!
— Так я не виноват… — пробовал было возразить Малявкин-сын.
— Ты всегда не виноват! — обрубал Малявкин-отец.
От
Этот минус появился еще в прошлом году. Класс был большой, у Зои Назаровны не хватило времени толком разобраться в своих учениках. Но, познакомившись с ними, она в уме поставила перед каждым раз и навсегда плюс или минус. Малявкину достался минус. И его нельзя было ни стереть, ни исправить.
Когда в классе поднимался шум, Зоя Назаровна, не отворачиваясь от доски, говорила через плечо:
— Малявкин и компания, тише.
Она называла его фамилию при каждом удобном случае, даже если он в этот момент сидел набрав в рот воды. Она считала, что Малявкин все делает ей назло. А Малявкин просто не мог спокойно сидеть на месте. Где-то внутри у него была запрятана тайная пружинка, которая беспрестанно поворачивала его голову, заставляла его ерзать, приводила в движение руки.
Иногда, очень редко, Зоя Назаровна беседовала с Малявкиным.
— Ничем ты не интересуешься, — говорила она, и кончики ее губ презрительно опускались, как будто кто-то тянул их за ниточки. — Ребята марки собирают, делают гербарии. Ты бы хоть спичечные коробки коллекционировал.
Малявкин переминался с ноги на ногу и усиленно крутил концы галстука. Он не решался сказать Зое Назаровне, что белые облака нельзя засушить, как кленовые листья, и нельзя наклеить в альбом, как почтовые марки. А Малявкин интересовался облаками.
Он ложился животом на подоконник, подпирал кулаком подбородок и долго-долго следил за облаками, которые обязательно на что-нибудь похожи. На слона, на верблюда или на снежные горы. На твоих глазах у верблюда пропадают горбы, животное поджимает передние ноги и так вытягивает шею, что она наконец обрывается. И вот уже нет верблюда. Он пропадает в небе, но остается в памяти. И его нельзя наклеить на бумажку и показать Зое Назаровне.
Если люди махнули на тебя рукой и не хотят разобраться в тебе, потому что кто-то поставил перед твоей фамилией минус, то у тебя есть два выхода. Или самому махнуть на себя рукой, или любыми усилиями зачеркнуть несправедливый минус.
Однажды старшая вожатая объявила, что после уроков все пионеры отправятся собирать бумажную макулатуру. Малявкин почувствовал, — судьба посылает ему случай доказать, что он не такой уж пропащий человек.
— Стране нужна бумага! — сказала вожатая.
«Очень хорошо, что стране нужна бумага. Прекрасно, что стране нужна бумага!» — подумал Малявкин.
После уроков все ребята вышли на школьный двор. Здесь каждому выдали сетку, похожую на рыболовную снасть.
Малявкин перекинул свою сеть через плечо и быстро зашагал к воротам. На пути мальчику попался газетный киоск. Все четыре стены киоска были из стекла. И со стороны газетный домик был похож на большой, стеклянный фонарь.
Малявкин подошел к стеклянному домику и неуверенно спросил у киоскера:
— У вас есть старые, ненужные газеты?
— Есть, — ответил киоскер.
— Можно их забрать?