Твои верные друзья
Шрифт:
Но со временем Джери привык к тому, что Снукки имеет такие же права на ласку хозяина, как и он, да и сам привязался к ней. Постепенно дружба между собаками сделалась прямо-таки трогательной.
Если я брал на прогулку одну Снукки, Джери забивался в свой угол и молча тосковал там. Уговоры и ласки домашних не помогали. Пес вяло вилял хвостом, но взгляд собаки был отсутствующий, тоскливый. Не помогало даже лакомство; дог глотал его, не разбирая, и вновь прятался на свое место.
А что начиналось, когда мы возвращались домой! Ликованию не было конца! Хозяин уж тут отходил на второй
И только когда детальный осмотр благополучно заканчивался, дог успокаивался, стихал и подбегал ко мне. Прижавшись к коленям, он старался подсунуть свою голову под мою руку и, когда это удавалось, блаженно замирал, прислушиваясь, как моя рука щекочет у него за ухом.
Если уходил Джери, Снукки садилась на порог и тоненьким голоском подвывала до тех пор, пока Джери не возвращался. Опять начиналось ликование, с той разницей, что теперь уже обнюхивала Снукки, а дог терпеливо стоял и радостно крутил хвостом.
Место Джери было в прихожей у голландской печи; у Снукки — в моей комнате под письменным столом. Если догу приходило желание поиграть с эрдель-терьером, он являлся в комнату и пытался подлезть под стол. Но Снукки свято оберегала свое жилище. Даже от Джери! Грозным рычанием, лязганьем зубов она пыталась отогнать назойливого друга, но обычно долго не выдерживала и выбиралась из-под стола, подпихиваемая джеркиной мордой
Начиналась возня. Щелкали зубы, в квартире дым шел коромыслом, расшалившихся приятелей приходилось разгонять по своим местам.
Через минуту Джери осторожно высовывает из-за дверей кончик носа: может быть, хозяин сменил гнев на милость и разрешит поиграть? Скрепя сердце, я все-таки вновь отсылал его на место. Послушание прежде всего!
Но он мог еще и не уйти, если приказ отдан недостаточно строгим тоном. Интонация для собаки — великое дело! Приказание нужно отдавать решительным и твердым голосом, иначе не подействует.
Наконец, все утихомирилось. Снукки лениво зевает под столом, время от времени чешется или принимается тереть передними лапами морду с таким ожесточением, что трещат усы и борода.
Джери тоже успокоился. Он закатился в самый угол и лежит на спине вверх ногами. Ну, ни дать ни взять хлестаковский Осип из гоголевского «Ревизора»! Это значит, что у него хорошее настроение.
Когда я прохожу мимо него, он начинает громко сопеть, чтобы привлечь к себе внимание хозяина.
Стоило мне, хотя бы даже шепотком, заговорить со Снукки, как и Джери являлся тотчас же, чтобы тоже получить свою «порцию» ласки.
Джери поражал своим слухом. По стуку ворот он мог отличить, кто идет — свой или чужой. Чужой — дог лежит спокойно, чуть пошевеливая ушами; свой — он поспешно срывался с места, приоткрывал носом дверь и ждал, когда хлопнет наружная дверь, и затем бежал навстречу, молча виляя хвостом.
Утром, незадолго до моего пробуждения, Джери неслышно являлся в мою комнату. Долго молча стоял, прислушиваясь
Если же я продолжал спать, Джери начинал рычать. Сначала тихо, деликатно, потом сильнее, громче, сердито, и в конце концов, разражался громогласным лаем, означавшим: «Что ты спишь? Пора вставать... вставай!»
Снукки в это время внимательно следила за нами со своего места под столом.
Я просыпался, и обе собаки кидались к постели. Лизали руки, тыкались прохладными сырыми носами в мою щеку и, только убедившись, что я действительно встаю, убирались во-свояси.
Бывало и по-другому. Спишь, и вдруг холодный и влажный, как лягушка, нос прикладывается к щеке. Конечно, мгновенно просыпаешься. Это Джери соскучился и пришел проведать хозяина.
Время моего прихода со службы собаки знали точно без всяких часов. За полчаса до этого они уже начинали ждать. Снукки садилась у порога, а Джери нетерпеливо бегал от дверей к окну и обратно. Когда я, наконец, приходил, они радовались так, как будто не видели меня целый век.
Снукки старалась допрыгнуть до моего лица. Джери тыкался носом в мои руки, терся боками, и только в минуту крайнего возбуждения привскакивал передними лапами так, что они приходились на уровне моих плеч. Иногда он легонько ударял меня ими в грудь; от этой нежности я едва не валился с ног.
Во время щенячества Джери я пробовал обучить его разным домашним приемам: приносить калоши, подавать перчатки и т. п. Позднее, перейдя исключительно на служебную дрессировку, я это забросил. Но у Джери воспоминание об этом осталось на всю жизнь. И когда дог хотел мне особенно выразить свою преданность, он бежал в прихожую и... тащил калошу! Иногда ухитрялся принести сразу пару. Эта привычка оставалась у него до конца дней.
Как-то раз собаки особенно долго ласкались, всячески стараясь выразить свою преданность и любовь. Вдруг Снукки поспешно убежала в прихожую. Через минуту она была снова около меня и, немножко смущенная своим поступком, подавала мне калошу. Привычку друга переняла и она!
Ко мне собаки проявляли изумительную чуткость и внимание. Если я приходил домой в дурном настроении, они потихоньку убирались на свои места. Стоило мне только рассмеяться, начать шутить, как они сейчас же бросались ко мне. Дог прибегал первым, за ним эрдель. Оба начинали нетерпеливо топтаться около меня. Когда я долго не обращал на них внимания, они затевали шумную игру между собой, как бы стараясь показать мне, что и им радостно, раз я весел.
Приближается обед. Взрослая собака питается два раза в день. Снукки и Джери обычно едят в девять часов утра и в пять часов дня. Собаки начинают ждать обеда часов с четырех. Не сидят на месте, слоняются по комнатам. С половины пятого безвыходно толкутся в прихожей, лежат на полу, сидят, на пороге, — томятся. Без четверти пять замирают у кухонных дверей и, высунув носы из-за занавески, не мигая смотрят в кухню, откуда сладко пахнет овсяной кашей или мясным варевом, которое мать разливает по чашкам. Чашки алюминиевые, с широкими доньями, чтобы не проливались. Для дога — большая, для эрдельтерьера — поменьше.