Творческая эволюция
Шрифт:
Зададимся теперь вопросом, владеет ли и неразумное животное орудиями или машинами? Да, конечно, но здесь орудие составляет часть тела, которое его использует. И, соответственно этому орудию, есть инстинкт, который умеет им пользоваться. Конечно, нет необходимости в том, чтобы все инстинкты заключались в естественной способности использовать врожденный механизм. Такое определение неприложимо к инстинктам, которые Ромене назвал "вторичными"; впрочем, и многие "первичные"им не охватываются. Но такое определение инстинкта, как
и то определение, что мы предварительно даем интеллекту, отмечает, по крайней мере, идеальную границу, к которой направлены его многочисленные формы. Часто обращали внимание на то, что большинство инстинктов являются продолжением, или, скорее, завершением самой работы организации. Кто скажет, где начинается деятельность инстинкта, где кончается деятельность природы? В превращениях личинки в куколку и во взрослое насекомое, часто требующих от личинки особых действий и своего рода инициативы, нет резкой демаркационной линии между инстинктом животного и организаторской работой живой материи. Можно сказать как угодно: что инстинкт организует орудия, которыми он будет пользоваться, или что организация продолжается в инстинкте, который должен использовать орган. Самые поразительные инстинкты насекомого только развертывают в движения его особую структуру, и там, где социальная жизнь делит труд между особями и предписывает им, таким образом, различные инстинкты, наблюдается соответствующая разница в структуре: известен полиморфизм муравьев, пчел, ос и некоторых ложно-сетчатокрылых. Итак, если брать только предельные случаи,
Преимущества и недостатки этих двух способов деятельности совершенно очевидны. В распоряжении инстинкта находится приспособленное орудие: это орудие, которое создается и исправляется само собою, которое, как все произведения природы, демонстрирует бесконечную сложность частей и чудесную простоту функционирования, выполняя тотчас же, в нужный момент, без всякого затруднения, нередко с поразительным совершенством то, что оно призвано выполнить. Зато оно сохраняет почти постоянную структуру, ибо оно меняется лишь вместе с изменением вида. Инстинкт, таким образом, по необходимости специализирован, представляя собой только применение определенного инструмента к определенному предмету. Напротив, орудие, созданное с помощью интеллекта, есть орудие несовершенное. Его можно получить лишь ценой усилия. Им почти всегда трудно пользоваться. Но, созданное из неорганизованной материи, оно может принимать любую форму, служить для какого угодно употребления, выводить живое существо из всякого вновь возникающего затруднения и увеличивать безгранично его возможности. Уступая природному орудию при удовлетворении непосредственных потребностей, оно имеет перед ним тем больше преимуществ, чем менее насущна потребность. В особенности же оно влияет на природу создавшего его существа, ибо, призывая его к выполнению новой функции, оно дарует ему, так сказать, более богатую организацию, будучи искусственным органом, продолжающим естественный организм. Для каждой удовлетворяемой им потребности оно создает новую потребность, и, таким образом, не "замыкая", в отличие от инстинкта, круг действия, в котором животное Должно двигаться автоматически, оно открывает этой деятельности безграничное поле, толкая ее все дальше и дальше и делая ее все более и более свободной. Но это преимущество интеллекта перед инстинктом возникает лишь со временем, когда интеллект, доведя фабрикацию до высшей степени могущества, осуществляет ее уже при помощи сфабрикованных машин. Вначале же преимущества и недостатки сфабрикованного орудия и орудия естественного так уравновешены, что трудно сказать, какое из них обеспечит живому существу большее господство над природой.
Можно предполагать, что изначально они взаимно обусловливали друг друга, что первичная психическая деятельность была причастив обоим сразу, и если спуститься достаточно далеко в прошлое, то можно обнаружить инстинкты, более близкие к интеллекту, чем инстинкт наших насекомых, и интеллект, более близкий к инстинкту, чем интеллект наших позвоночных, - правда, оба в элементарной форме, оба - пленники материи, не сумевшие достичь над ней господства. Если бы сила, присущая жизни, была силой неограниченной, она, быть может, бесконечно развила бы в одних и тех же организмах инстинкт и интеллект. Но, по всей очевидности, сила эта конечна, и, проявляясь, она истощается довольно быстро. Ей трудно идти далеко сразу в нескольких направлениях. Она должна выбирать. И у нее есть выбор между двумя способами действия на неорганизованную материю. Она может совершить это действие непосредственно, создавая себе организованное орудие, с помощью которого она и будет работать; либо направить его опосредованно, через организм, который, не обладая от природы необходимым орудием, сделает его сам, путем обработки неорганической материи. Отсюда происходят интеллект и инстинкт, которые, развиваясь, все более и более расходятся, но никогда полностью не отделяются друг от друга. С одной стороны, действительно, самый совершенный инстинкт насекомого сопровождается некоторыми проблесками интеллекта, хотя бы только при выборе места, времени и материалов постройки: когда, в исключительных случаях, пчелы гнездятся на открытом месте, они изобретают новые и поистине разумные приспособления сообразно этим новым условиям. Но, с другой стороны, интеллект еще более нуждается в инстинкте, чем инстинкт в интеллекте, ибо обработка грубой материи уже предполагает у животного высшую ступень организации, до которой оно могло подняться лишь на крыльях инстинкта. Таким образом, в то время как природа свободно дошла в своей эволюции до инстинкта членистоногих, почти у всех позвоночных можно заметить скорее поиски интеллекта, чем его расцвет. Субстрат их психической деятельности еще составляет инстинкт, но интеллект уже стремится его заменить. Ему не удается еще изобретать орудия, но он делает к этому попытки, производя всевозможные изменения в инстинкте, без которого он хотел бы обойтись. Лишь у человека интеллект овладевает собой, и это его торжество утверждается самим недостатком у человека естественных средств защиты от его врагов, от холода и голода. Этот недостаток, при попытке расшифровать его смысл, приобретает ценность доисторического документа: это - окончательная отставка, получаемая инстинктом от интеллекта. Но не менее справедливо и то, что природе пришлось колебаться между двумя способами психической деятельности: одному был обеспечен непосредственный успех, но ставились пределы в его действиях, другой же не был надежным, но, в случае достижения им независимости, завоевания его могли идти в бесконечность. И здесь также наибольший успех оказался на стороне, подвергавшейся наибольшему риску. Инстинкт и интеллект представляют, таким образом, два расходящихся, одинаково изящных решения одной и той же проблемы.
Отсюда, правда, глубокие различия во внутренней структуре инстинкта и интеллекта. Мы остановимся только на тех, которые представляют интерес для данного исследования. Мы утверждаем, что интеллект и инстинкт предполагают два радикально различных рода познания. Но предварительно необходимо сделать некоторые разъяснения относительно сознания в целом.
Обсуждался вопрос, насколько инстинкт сознателен. Мы ответим на это, что здесь существует множество различий и степеней, что инстинкт более или менее сознателен в одних случаях, бессознателен - в других. У растения, как мы увидим, есть инстинкты: сомнительно, чтобы эти инстинкты сопровождались сознанием. Даже у животного не существует почти ни одного сложного инстинкта, который не был бы хоть отчасти бессознательным в своих проявлениях. Но следует отметить разницу между двумя родами бессознательного, на которую слишком мало обращают внимания: в одном из них нет никакого сознания (conscience nulle), в другом - сознание уничтожено (conscience annulee). В обоих случаях сознание равно нулю; но первый нуль означает, что ничего нет, второй - что речь идет о двух количествах, равных, но противоположных по направлению, которые взаимно компенсируют и нейтрализуют друг друга. Бессознательность падающего камня будет бессознательностью первого рода: камень никак не осознает свое падение. Такой ли будет бессознательность инстинкта в ее крайних проявлениях? Когда мы автоматически выполняем привычное действие, когда лунатик машинально движется во сне, бессознательность может быть абсолютной, но в этом случае она вызвана тем, что представлению о действии препятствует само выполнение этого действия, которое до такой степени сходно с представлением и так плотно в него входит, что сознанию нет уже никакого места. Представление закупорено действием. Доказательством служит то, что если действию мешает или его останавливает какое-нибудь препятствие, то сознание может появиться. Значит, оно и было тут, но нейтрализовалось действием, заполнявшим собою представление. Препятствие не создало ничего положительного; оно только образовало пустоту, произвело откупорку. Это несовпадение действия с представлением и есть здесь именно то, что мы называем сознанием.
Исследуя глубже этот вопрос, мы увидим, что сознание - это свет, присущий зоне возможных действий или потенциальной активности, которая окружает
Исходя из этого, можно предположить, что интеллект направлен скорее к сознанию, а инстинкт - к бессознательному. Ибо там, где природа организовала орудие действия, дала точку его приложения, потребовала нужного результата, - там на долю выбора остается немногое: по мере того, как сознание, неотделимое от представления, стремится к освобождению, оно уравновешивается выполнением действия, тождественного представлению; действие составляет противовес представлению. Если сознание и появляется здесь, то оно освещает не столько инстинкт, сколько те препятствия, с которыми инстинкт сталкивается: недостаток инстинкта, расстояние между действием и представлением, - вот что становится сознанием; и в таком случае оно является только случайностью. По существу, оно отмечает только первый шаг инстинкта, пускающий в ход всю серию автоматических действий. Для интеллекта, наоборот, недостаток есть нормальное состояние. Встречать препятствия - это и есть его сущность. Так как основной его функцией является фабрикация неорганизованных орудий, то он должен, преодолевая тысячи трудностей, выбирать для этой работы место и время, форму и материю. И он не может полностью удовлетворить сваи нужды, ибо всякое новое удовлетворение создает новые потребности. Короче говоря, если оба они - и инстинкт, и интеллект - хранят в себе знания, то в инстинкте познание скорее бессознательно и разыгрывается, в интеллекте же оно сознательно и мыслится. Но это скорее различие в степени, чем в природе. Пока речь идет только о сознании, остается незамеченным то, что с точки зрения психологической составляет основное различие между интеллектом и инстинктом.
Чтобы подойти к этому различию, нужно, не обращая внимания на более или менее яркий свет, озаряющий обе эти формы внутренней деятельности, направиться прямо к двум глубоко различным между собой предметам, которые служат для них точками приложения.
Когда лошадиный овод откладывает свои яйца на ноги или на плечи животного, он действует так, как если бы знал, что личинка должна развиться в желудке лошади и что лошадь, облизывая себя, перенесет родившуюся личинку в свой пищевод. Когда перепончатокрылый парализатор поражает свою жертву именно в тех местах, где находятся нервные центры, приводя ее тем самым в неподвижное состояние, но не убивая, он поступает так, как мог бы сделать энтомолог, наделенный к тому же ловкостью опытного хирурга. Но какими познаниями должен обладать маленький жук ситарис, историю которого так часто рассказывают! Это жесткокрылое насекомое кладет свои яйца у отверстия подземных ходов, которые вырывает один из видов пчел, антофора. Личинка ситариса после долгого ожидания подстерегает антофору-самца при выходе из отверстия, прицепляется к нему и остается в таком положении до ^свадебного полета": тогда она пользуется случаем перейти с самца на самку и спокойно ожидает, когда та будет откладывать яйца. Затем она спрыгивает на яйцо, которое служит ей опорой в меду, за несколько дней пожирает его и, расположившись на скорлупе, претерпевает первое превращение. Плавая, таким образом, в меду, личинка питается этим запасом пищи и становится куколкой, а потом, наконец, и взрослым насекомым. Все происходит так, как будто бы личинка сита-риса знала, вылупившись из яйца, что антофора-самец выйдет из хода, что свадебный полет даст ей возможность перебраться на самку, что та препроводит ее в склад меда, который послужит ей пищей после ее превращения, что до этого превращения она постепенно съест яйцо антофоры, добывая тем самым пищу, удерживаясь на поверхности меда и одновременно уничтожая своего соперника, который должен был выйти из яйца. И все происходит так, как будто бы самому ситарису было известно, что его личинка будет знать все эти вещи. Знание, если оно здесь есть, будет неявным знанием. Оно выражается во внешних, вполне определенных поступках, но не направляется внутрь, в сознание. И тем не менее поведение насекомого отражает представление об определенных вещах, существующих или происходящих в определенных точках пространства и времени, и вещи эти насекомое знает, не обучаясь им.
Если мы посмотрим теперь с той же точки зрения на интеллект, то увидим, что он тоже знает некоторые вещи без обучения. Но это знание совсем другого порядка. Мы не хотим вновь затевать здесь старый философский спор о врожденности. Ограничимся только указанием на то, что признается всеми, - а именно, что маленький ребенок непосредственно понимает то, что животное не поймет никогда, и в этом смысле интеллект, как и инстинкт, является функцией наследственной и, следовательно, врожденной. Но хотя этот врожденный интеллект и является познавательной способностью, он не знает конкретно ни одного предмета. Когда новорожденный в первый раз ищет грудь кормилицы, свидетельствуя этим, что ему известна (конечно, бессознательно) такая вещь, которую он никогда не видел, то именно потому, что врожденное знание является тут знанием определенного предмета, и говорят, что здесь действует инстинкт, а не интеллект. Интеллект не дает, таким образом, врожденного знания о каком-либо предмете. И все же, если бы он ничего не знал естественным путем, у него не было бы ничего врожденного. Что же может он знать, - он, не знающий ни одной вещи?
– Наряду с вещами есть отношения. Новорожденное дитя не познает ни определенных предметов, ни определенного качества какого-либо предмета; но когда потом при нем припишут какое-либо свойство предмету, дадут какой-нибудь эпитет существительному, он сразу же поймет, что это значит. Отношение сказуемого к подлежащему схватывается им естественным путем. То же самое можно сказать об общем отношении, выражаемом глаголом, отношении, которое столь непосредственно познается умом, что язык может его подразумевать, как это бывает в неразвитых наречиях, не имеющих глагола. Интеллект, следовательно, естественным образом использует отношения эквивалентного к эквивалентному, содержимого к содержащему, причины к следствию и т. д., - отношения, которые заключаются во всякой фразе, имеющей подлежащее, определение, сказуемое, - выраженное или подразумеваемое. Можно ли сказать, что он имеет врожденное знание о каждом из этих отношений в отдельности? Дело логиков - исследовать, будут ли эти отношения нередуцируемыми или их можно свести к еще более общим отношениям. Но, как бы ни производить анализ мысли, в конце концов он всегда приведет к одной или нескольким общим рамкам, врожденным знанием которых и обладает разум, ибо он естественным образом использует их. Итак, если рассмотреть, что в инстинкте и в интеллекте относится к врожденному знанию, то окажется, что это знание в первом случае касается вещей, а во втором - отношений.
Философы проводят различие между материей нашего познания и его формой. Материя - это то, что дается способностями восприятия, взятыми в их первозданном виде. Форма - это совокупность отношений, устанавливаемых между этими материальными данными для получения систематического знания. Может ли форма без материи быть предметом познания? Конечно, да, при условии, что это познание походит скорее не на вещь, которой владеешь, а на усвоенную привычку, скорее на направление, чем на состояние; это будет, если угодно, естественный навык внимания. Ученик, которому известно, что ему будут диктовать дробь, проводит черту, не зная еще ни числителя, ни знаменателя; следовательно, он создает в уме общее отношение между двумя членами, не зная пока ни одного из них; он знает форму без материи. То же самое можно сказать о рамках, в которые включается наш опыт, рамках, предшествующих всякому опыту. Примем же здесь выражение, закрепленное обычаем, и точнее сформулируем различие между интеллектом и инстинктом: интеллект - в том, что в нем есть врожденного, - является познанием формы, инстинкт предполагает познание материи.