Творение сознания. Миф Юнга для современного человека

Эдингер Эдвард

³⁶ Ириней Лионский. 1.30.46. Цитирую по книге Hans Jonas, The Gnostic Religion, 2nd ed. (Boston: Beacon Press, 1967), p. 134.

³⁷ Ibid., pp. 296 ff.

на наваливается на автомобиль сзади. Затем происходит что-то невероятное.

Появляется голубой свет. Вокруг нас разливается голубое сияние, и я слышу голос, который обращается ко мне телепатически. Обезьяна говорит со мной без слов. Она говорит о Боге, о Христе и об истинном смысле христианства. Ее слова вызывают у меня такое же сильное и волнующее чувство, какое я испытываю иногда при чтении Нового Завета. Я изумлена; я воспринимала обезьяну как воплощение крайне разрушительной силы, а оказалось, что она хочет сообщить мне нечто важное. Ощущение смертельной угрозы, нависшей

надо мной, исчезает. Может быть, животное хочет пробудить мою душу, или обезьяна сама нуждается в помощи!

Это сновидение исполнено глубокого смысла и изображает состояние эго современного западного человека, столкнувшегося лицом к лицу с Богом. Мы готовимся к встрече с темной стороной Бога, с тем, что именуют deus absconditus [Темное божество (лат.) — Прим. перев.]. Есть основания полагать, что Бог нуждается в помощи человека.

Мужчине после чтения «Ответа Иову» приснился следующий сон:

Я вижу огромного обезьяноподобного мужчину без шеи, — его огромная голова примыкает к плечам. Он гол и похотливо смотрит на женщину, находящуюся рядом. Я чувствую, что он невоспитан, и прошу его одеться. Он с шумом выпускает газы из кишечника и покидает комнату.

Обезьяноподобный человек вызывал у сновидца ассоциацию с Яхве, а также с сыном его знакомого, мальчиком, страдающим аутизмом. Разумеется, в традиционном понимании подобные аналогии в высшей степени оскорбительны. Тем не менее, именно с такого рода шокирующей реальностью нередко приходится иметь дело, когда пользуешься эмпирическим методом исследования психического. Как говорит Юнг, «Бог — действительно, в высшей степени шокирующая проблема» ³⁸.

Согласиться с идеей бессознательного Бога, — Бога, который нуждается в человеке, для традиционного западного сознания чрезвычайно трудно. Даже одаренный ученик и коллега Юнга Эрих Нойманн не принял эту идею. В письме к Юнгу, написанном в

ЗХ

Jung, The Visions Seminars, p. 391.

1959 году, он замечает: «Какова цель творения? Меня вполне удовлетворяет старый ответ: свет может струиться сам по себе, не нуждаясь в отражениях для того, чтобы достигнуть бесконечного разнообразия»³⁹. Юнг отвечал:

Творение, лишенное зеркала, человеческого сознания, бессмысленно, поэтому гипотеза скрытого смысла творения наделяет человека космогоническим статусом и дает ему подлинный rai-son d'etre [право на существование (фр.) — Прим. перев.]. Если же право на тайную истину и ее раскрытие уступить Творцу и признать его сознательной стратегией, то напрашивается вопрос: зачем Творцу организовывать, подобно режиссеру, весь этот феноменальный мир, если ему уже известно, что может отразить его облик, и если он уже осознает себя, а следовательно, не нуждается в отражении? Зачем ему, всеведующему, создавать второе, низшее сознание — миллионы маленьких унылых зеркал, если он знает наперед, какой образ в них отразится?

Поразмыслив над этим, я пришел к выводу, что слова «быть сотворенным по подобию» приложимы не только к человеку, но и к Творцу: он похож на человека или является его подобием, другими словами, он точно так же бессознателен, как и человек, или даже более бессознателен, поскольку, согласно мифу об incarnatio, он, фактически, чувствовал себя обязанным стать человеком и принести себя человеку в жертву ⁴⁰.

С другим знакомым Юнга связан тягостный случай. Отец Виктор Уайт, католический священник, не мог принять юнговскую интерпретацию истории Иова. Своему критическому отношению к ней он дал выход в рецензии на «Ответ Иову», выдержку из которой я позволю себе привести, поскольку она может служить иллюстрацией достаточно распространенного явления религиозности в сочетании с субъективным взглядом на природу психического. Отец Уайт писал:

Можно ли считать полезным, а тем более разумным анализ религиозных представлений пациента, если исследователь не обратился к анализу самого пациента, не заглянул даже в историю его болезни? Можно ли считать малозначимым то, что мы узнаем из стихов, открывающих «Книгу Иова». Иов — человек преуспевающий и в высшей степени благочестивый; он «удаляется» от зла (древнееврейское слово, употребленное в оригинале,

³⁹ Quoted by Aniela Jaffe, The Myth of Meaning (New York: Q. P. Putnam's Sons, 1971), p. 143.

⁴⁰Jung Letters, vol. 2, pp. 495-^196.

буквально

переводится «сворачивать в сторону», «пренебрегать»), его дети устраивают пиры, и ему не дает покоя мысль, что они как раз во время этих пиров богохульствуют, и он пытается избавиться от мучительного подозрения, с невротической навязчивостью совершая жертвоприношения. Не очевидно ли, что последующий «пролог на небесах» является зеркальным отражением этого «пролога на земле»; что раскол на Бога и Сатану — это проекция раскола на эго и тень в душе Иова? Имеем ли мы право трактовать архетипические маски с застывшими на них гримасами как «автономные» силы, независимые от потерявшего равновесие эго Иова? Не является ли симптомом того же отделения эго от тени то обстоятельство, что по мере того, как процесс вытеснения в душе Иова усиливается, его жене, олицетворяющей аниму, все больше нездоровится, и она чувствует себя уставшей от его инфантильной набожности; «Сатана» в душе Иова уничтожает его детей, вызывает психосоматическое воспаление кожи и вынуждает сменить домашний уют на кучу пепла? Разве не свидетельствует рассудочный разговор с тремя «друзьями» о тщетных терзаниях, связанных с невротической рассудочностью, и это при том, что Иов ощущает бессознательную, экзистентную вину, которую ошибочно принимает за вину моральную?.. Но особенно меня подмывает спросить, какой урок мне, человеку, изучающему и практикующему психологию, предлагается из всего этого извлечь? Выходит, мы вправе проецировать наши недуги на наших богов, на архетипы, возлагая, таким образом, на них ответственность за все происходящее с нами? В чем же тогда высшее назначение психологии? Быть может, борьба человечества за освобождение от тирании темных богов на протяжении последних трех тысячелетий — не более чем иллюзия? Быть может, справедливы критические замечания тех, кто считает, что последователи Юнга одержимы архетипами и готовы вообще отказаться от элементарной психологии личности?⁴¹

Перед нами поразительный пример того, как размышление об архетипическом образе способно вызвать этот образ в воображении читателя. Приняв сторону Иова в споре с Яхве, Юнг тем самым невольно стал виновником того, что читатель идентифицировал автора с Иовом. Именно это делает отец Уайт, а затем невольно входит в роль одного из «друзей-утешителей» Иова, забрасывая Юнга вопросами, похожими на удары плетью. Я бы хотел привлечь внимание читателей к таким выражениям отца Уайта, как «Сатана в душе Иова» и «наши боги и архетипы». Эти

⁴¹Journal of Analytical Psychology, 4 (January 1959), pp. 77 ff.

выражения свидетельствуют о субъективности и непонимании сущности архетипической психической субстанции. Видимо, иначе и быть не может в случае с человеком, для которого архетипичес-кая психическая субстанция — составная часть его веры. Такой человек воспринимает архетипы как метафизические сущности, а не как психическую реальность. Для него психические образы имеют отношение только к субъективным переживаниям, а религиозные образы, по крайней мере образы религии, которую исповедует он, имеют отношение только к метафизической реальности. Бог для него еще не стал психической реальностью.

Юнг ответил на критическую статью Уайта личным письмом. Тон этого письма отличается мягкостью, поскольку Юнг незадолго до этого узнал, что отец Уайт страдает серьезным заболеванием кишечника, которое спустя два месяца свело его в могилу, в возрасте пятидесяти восьми лет.

Допустим, что Иов — невротик, что нетрудно доказать ссылкой на отдельные намеки, имеющиеся в тексте: он, увы, не осознает собственную расщепленность. Он подвергается своего рода анализу, например, следует благоразумному совету Ели-фаса; он слышит и узнает отвергнутые содержания собственного подсознательного духа, своей тени, а отнюдь не божественный голос, как полагает Елифас. Вы осторожно намекаете на то, что я совершаю ту же ошибку, что и Елифас, когда апеллирую в первую очередь к архетипам и упускаю из виду тень. Мы не можем пройти мимо тени, если только продолжаем пребывать в плену невроза; быть невротиком, собственно говоря, означает упускать из виду тень. Тень — это серьезная преграда между человеком и Богом. Следовательно, Елифас, несмотря на глубокую правду, заключенную в его словах, принадлежит к тем недалеким юнгианцам, которые, как вы считаете, проходят мимо тени и набрасываются на архетипы, т. е. «божественные эквиваленты», которые, между прочим, согласно персоналистической теории, всего лишь спасительная уловка, и не более того.