Творения
Шрифт:
Глава 16. Или не скажем, что Мария лучше Марфы? Предпочтя ее за неразвлекаемость той, которая развлекалась и заботилась о служившем к успокоению плоти, Господь говорит не Марии, но полагающей, будто бы делает нечто великое, и потому имеющей нужду в совете и исправляет ошибочное ее предположение, сказав: «Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе, едино же есть на потребу. Мария же благую часть избра, яже не отимется от нея» (Лк. 10, 41–42). Хотя беспокойство Марфы происходило от рачения услужить Ему, но не похвалена она за сие усердие, а заслужила упрек за то, что, оставив быть, подобно Марии, внимательною к слову и пользе своей души, печется о том, чтобы не было у ней недостатка в чем–либо, потребном для дорогого угощения, и была предложена трапеза, отличающаяся обычным щедрым
Глава 17. Так и левиты предпочтены были всему народу, как свободные от всякого житейского занятия, по неразвлекаемости чистым помыслом служившие Богу и совершавшие по Закону великую молитву, чтобы внимательностью и чистотою освятить себя Богу; отказавшиеся от внешних беспокойств, внутри оград святого тогда храма упражнялись они в том, что служило к чистоте, о которой старались, будучи уверены, что безмолвие делает для них хранение чистоты сей нетрудным. Свидетелями же вреда от внешнего служат сын первозданного Авель и дочь патриарха Иакова Дина — один, коварно убитый Каином на поле, а другая (когда безвременно вышла видеть туземных жен), растленная Еммором. Чего не потерпели бы они, если бы в покое пребывали дома, возлюбив безмолвие, безбедное для всех, даже и для совершенных, а наипаче для несовершенных, потому что в одних непоколебимым сохраняет оно навык, приобретенный упражнением, а других упражнением сим возводит к преуспеянию!
И Иеремия, советуя не выходить в поле»,понеже меч вражий обитает окрест» (Иер. 6, 25), и Петр, взывая: «Супостат наш диавол ходит» (1 Пет. 5, 8), свидетельствуют о всем вреде от внешнего. А советующий укрыться от погубляющего, когда говорит: «Затвори двери своя, укрыйся мало елико елико, дондеже мимоидет гнев Господень» (ср.: Ис. 26, 20), и «живый в дому» (Быт. 25, 27) Иакова, и повелевающий пришедшего сына убийцы стиснуть «во дверех» (4 Цар. 6, 32) провозглашают безопасность внутреннего, ясно показывая, что жизнь одних по общему признанию легко подвергается вреду, а жизнь других несомненно безбедна.
Глава 18. Так, а не иначе угодно истине. Ведущим жизнь отшельническую нужно упражняться в единоборстве и вступать в брань с врагом безоружным, потому что оружия страстей — дела. А у живущих в городе среди многолюдства много отовсюду и всегда нападающих, которые все ограждены всякого рода воинским оружием и, как скоро могут уязвить, наносят смертельные раны. И неразумно со всем усилием уготовлять себе жизнь, исполненную страхов и опасностей, когда есть возможность вести ее без робости и страха и дозволяемую безопасность соделать необходимою. Ибо, кто уклонился от злоумышленников и поставил себя вдали от общения с ними, тот не приобретает ли наконец смелости, не делается ли беспечален, не предполагая уже никакого ниоткуда вреда? А кто живет вместе с ними, тот не бывает ли в непрестанном страхе, всегда и отовсюду ожидая злоумышления, потому что все и во всякое время готовы со всем тщанием злоумышлять как неприязненные против неприязненного?
Посему: ужели жизни мирной и безмятежной лучше жизнь среди обидчиков? И ужели путь, на котором разбойники и варвары, казался и кажется кому заслуживающим предпочтение пред путем, которым можно идти небоязненно? На одном пути есть убийцы и хищники, и на нем, конечно, можно или быть убитым, или по крайней мере лишенным одежды, а другой путь свободен от всякого подобного подозрения, безвреден для путешественников и путешествие делает беспечальным, потому что путники и имение свое сохраняют неразграбленным, и сами совершают путь приятно и весело.
Глава 19. Другие, уклоняясь от негладких и неудобопроходимых стезей, хотя они и кратки, отыскивают стези гладкие и проходимые многими, хотя они длиннее и, чтобы пройти ими, потребно больше времени. И почему путь крутой, затруднительный, длинный, опасный, на котором звери нападают,
Ибо привычка, связующая не слабее уз, не дозволяет отступления, уступает несколько порыву, но тотчас снова влечет к себе покушающегося отстать. А удалившийся от дел житейских, отвращающий чувства от всего чувственного и упокоевающийся в себе самом если и имеет страстные воспоминания, то скоро уничтожит их, потому что время, с которым все ветшает, и их мало–помалу приведет в забвение. И если не допускал он в себя этих кумиров, воздвигающих брань, то борьба у него — с простыми, естественными припоминаниями, которые нетрудно преодолеть и победить, потому что мысль легко их сменяет и без труда отвращается от них, когда враг не может уловить ни одною из внешних приманок.
Глава 20. Сим обыкновенно враг умащает страсти и для подвизающихся делает борения мучительными и трудными. Ибо похоть не имеет такой силы, когда нет у нее пищи, какую приобретает, когда есть питающее похоть; также и раздражение не так одолевает, когда нет ничего раздражающего. И сластолюбие тогда возбуждается, когда нравящееся видом своим раздражает желание. Бессильны и слабы движения страстей, когда не тревожит воображение, пробуждающее как бы усыпленную мысль, и не удерживает при себе помысла бодрственным и неподвижным. Так, например, лицо, нравящееся своею привлекательностию, удерживает на себе внимание плотолюбивого глаза, никуда не позволяя обращать его, не давая и мысли свободы перенестись на что–либо другое, даже если бы что готовилось подавить тебя, наслаждением препобеждает усилие принуждающего отвратить око.
Но для тревожимого одними воспоминаниями освобождение удобно и устранение крайне легко. Ибо поучением и упражнением в словесах духовных и усильною молитвою ум устраняется от неблагоугодного Богу и обращается к требующему рачительности по Богу, преуспевая в сем последнем и предавая забвению первое. Но невозможно совершенно смежить глаза для видимого, заткнуть уши для слышимого, отклонить производимый ими вред и даже трезвенному всегда помыслу, ибо много повсюду сетей, от которых и остеречься трудно. И ступившему в грязь невозможно не замарать ступни, и живущему в заразительном месте — не пострадать от болезни, к какой располагает окружающий воздух. Так, невозможно не примешаться сколько–нибудь к житейским нечистотам живущему среди них, хотя и не чувствует он вреда, со временем привыкнув наконец к вредоносному.
Глава 21. Ибо иные, отведав и яда в малом приеме, сначала не терпят вреда, потому что количество приема не соответствует смертоносному свойству, постепенным же прибавлением сделав привычным для своего сложения, впоследствии тлетворную силу этого яда обращают в пищу, потому что природа научается со временем усвоять себе и вредное. Кто не знает из Божественного Писания, какую во всем точность соблюдал блаженный Давид! Кому неизвестны по слуху его доблестные дела! И, хвалясь ими, не из хвастовства, но из любви к ближним, чтобы и другие научились делать то же, что делал он, описывает он добрые свои качества, говоря иногда: «Аз незлобою моею ходих» (Пс. 25, 1), иногда же: «Аще воздах воздающым ми зла» (Пс. 7, 5); а иногда: «Без беззакония текох и исправих» (Пс. 58, 5); в другое же время: «Несть льсти в языце моем» (Пс. 138, 4); и еще: «Благоугодих во истине Твоей» (Пс. 25, 3); и, после того как и еще большее сего сказал о себе святой, говорит наконец: Господи, не вознесеся сердце мое, ниже вознесостеся очи мои (Пс. 130, 1).