Твой час настал!
Шрифт:
У Заруцкого — одна мысль: поставить Ивана-царевича на царство. Себя при том видел регентом при малолетке царе. Ради этого удерживал казаков в общем земском деле и даже унимал у них жажду грабить.
У Ляпунова, после того, как он увидел московское разорение, свершился переворот в сознании, Готов был согласиться ставить на царство Маринкиного сына, лишь бы скорее изгнать ляхов с русской земли.
Трубецкой настоял, чтобы собрались на совет в его шатре. Хозяину и первое слово. Начал вальяжно, разыгрывая из себя владетельного князя.
— Благословением Господа нашего,
Ляпунов не дал Трубецкому продолжить его возвышенную речь, догадываясь, что князь спешит утвердить за собой первенство.
— Сказать бы, князь Дмитрий, попроще! Соединили мы наши полки, дружно вдавили ляхов в каменный мешок, где им и погибнуть, ежели и далее нам стоять заодин. Заодин нам стоять по согласию, как того ждет от нас вся земля. Раздор промеж нас лишит нас Господнего благословения и даст над нами перевес ляхам. А прежде согласиться бы промеж нас ничего не хотеть для себя. Ни мне, ни тебе, князь, ни атаману, а хотеть нам прогнать ляхов, а там, что Бог пошлет за службу православной вере и Русской земле. На то глас народный и глас Божий. Всей землей избрать бы нам царя, а никому из нас для себя в голове на царство сесть не держать, чтобы не прогневить Господа!
Трубецкой не сдержал своей досады:
— Доизбирались! Ляхи в Москве, а под Смоленском король!
— О том я и говорю, — ответил Ляпунов. — Не вся с нами земля, но наш голос что-то значит. Рассудив, говорю вам: не искать нам царя среди боярских и княжеских родов, то породит раздор и новое разорение. Называю я царевича Ивана, сына венчаной на царство Марины Мнишковой, а регентами быть нам по избранию всем ополчением.
Трубецкой сказал, не скрывая иронии:
— Царица венчана на царство! То правда, да знать бы чей у нее сын, от какого отца?
Ляпунов посмеивался над потугами Рюриковича.
— Полет орла не оставляет следа в небе, так и лоно женщины не обскажет, кто в нем побывал. Нам землю успокоить бы согласием.
Трубецкой опустил глаза. Поперек слов Ляпунова не скажешь, рядом сидит Заруцкий и усмехается, вышло по его казацкой задумке.
Ляпунов продолжал:
— Ныне люди всей Русской земли смотрят на нас с надеждой. На тебя, князь, на тебя атаман, на меня раба Божия. Ныне у нас ни государя, ни государевой думы, мы и государь в трех лицах, мы и государева дума.
Ляпунов говорил, поглядывая из-под бровей. Достал! И князь и казак, слов-но дети, все тут же отражалось на их лицах. У Трубецкого явилось вельможное величие, Заруцкий скрывал свое удовлетворение за ухмылкой.
— Дело наше не скорое. Кремль криком не возьмешь. Рушить его храмы и стены не повадно. Придется выдавливать поляков, чтобы сами ушли. Стоять нам здесь не один день, а государству без наряда нельзя. Как кормить войско? Как утишить разбои? Как на ратное дело с городов собирать средства, как в городах держать наряд? Нужен наряд, а мимо нас на государстве его ставить некому.
Про себя Прокопий молился, чтобы Господь даровал ему терпение и сдержанность, дабы улестить строптивого князя и воровского
Поглядывая то на Трубецкого, то на Заруцкого, Ляпунов продолжал их сговаривать:
— Допреж всего, чтобы нам не быть битыми ляхами, будем мы за один и стоять на равных у государева дела и земским людям и казакам не поминать прежние вины, а всем быть в ответе за Русскую землю.
Трубецкой и Заруцкий до этих слов сидели молча. Тут Заруцкий оживился.
— Спрашивают меня казаки, что им пожалуют за службу? Повсюду была боярская татьба. Хотя и волочил царь Дмитрий бояр за бороды, а землей казаков не поверстал, а ить казаки его на царство поставили.
Прокопий ответил:
— Ведома мне, атаман, казацкая жизнь. Рядом с казаками с младости. Не верстали их землей, хотя вся земля по Дону казачья и другим невступна. То в наших руках. Кто стал с нами под Москвой и будет стоять, а за службу захочет сесть на землю, верстать тех, как служилых, чтоб ни в чем им не быть меньше земских людей.
— Земские люди есть всякие, — заметил Заруцкий. — Есть господин, а у господина холоп.
— Но и мы не всякому, кто с нами будет стоять под Москвой, скажем дворянство, а тем, кто послужит честью, живота не жалеючи не поскупимся сказать и боярство!
— Так тому и быть! — приговорил Заруцкий.
Ляпунов вернулся к войску, выиграв первый совет, но не обрел спокойствия, ибо знал, что смирить казачий разбой дело не легкое.
Трубецкой остался в своем шатре метаться в гневе и досаде.
Заруцкий поспешил в Коломну к Марине, объявить, что быть ее сыну царем на Руси.
И Филарет, и князь Василий Голицын и другие посольские люди под Смоленском проведали через Захара Ляпунова и его лазутчиков, что к Москве сходится ополчение со всех городов. Приободрило это известие для противостояния домогательствам поляков. Требования королевских комиссаров оставались прежними, чтобы послы повелели открыть ворота Смоленска. Комиссары грозили послам отправить их в Вильно, как пленных. Послы стояли на своем.
Угрозы не помогали, от Гонсевского прибывали гонцы с воплями о помощи. Король не внимал этим воплям и заявил, что, не овладев Смоленском, не тронется с места.
26-го марта послов призвали к Льву Сапеге. Он объявил:
— Мы знаем ваши коварства и хитрости. Вы преступили границы ваших полномочий, пренебрегли указами московских бояр. Вы тайно поджигали народ к неповиновению и возбуждали ненависть к королю. Или тотчас указываете Шеину открыть ворота Смоленска, или мы вас отправляем в Польшу.