Твой день и час

Соколовский Владимир Григорьевич

Дальше — помчались в ресторан, еще там пили, выползли — и разбежались. Носов ринулся на квартиру тестя и тещи. Лилька с Димкой уже уехали, и он сколько-то просидел у стариков, пугая их своим видом и бессвязными речами. Еле доплелся домой, пытался там играть с сыном, но все падал и — так и уснул на полу под рев мальчика. Встал ночью, долго пил на кухне воду. Явилась Лилька: «Ну что за загул ты устроил сегодня?» — «Так, случайно… устал, что ли…» — «Больше не будешь?» — «Нет, не буду». — «Ты пойдешь на работу утром?» — «Да, надо…» — «Не забудь тогда взять справку на кредит».

15

Гохберг опоздал и в понедельник: к Носову успели привести Давлетшина, они выкурили по сигаретке, поговорили

о том-сем, что творится на воле.

Против всякого ожидания, адвокат был сегодня тороплив: он скоренько перелистал оставшиеся страницы, что-то дописал к заготовленному уже ходатайству, протянул его Носову. Тот стал читать, хмурясь. Гохберг начисто отрицал сам факт преступления: мол, потерпевший был пьян, Давлетшин лишь вытащил его из машины, когда тот начал оскорблять его и шофера; Мусихин факта ограбления не подтверждает. Значит, никакого грабежа не было. Единственный состав преступления, который можно вменить обвиняемому — это статья сто двенадцатая, часть вторая, причинение легких телесных повреждений без расстройства здоровья — имелся в виду удар, нанесенный Давлетшиным потерпевшему. Жиденькая статейка — санкции по ней всего-то навсего до шести месяцев лишения свободы, или исправительные работы на тот же срок, или штраф до пятидесяти рублей, или вообще меры общественного воздействия. Ничего себе!

— А теперь, — торжественно заявил Исаак Абрамович, — читайте главное: вы должны немедленно вынести постановление об освобождении Давлетшина из-под стражи.

— Как это… вы чего?

— Ничего. Вы нарушили закон. Обвиняемый содержится незаконно в тюрьме вот уже тридцать пять часов. Я был с утра в прокуратуре области и принес официальную жалобу на ваши действия.

Так вот где таилась погибель моя… Так вот почему ты не пришел сегодня вовремя! Ход емкий…

— Но вы же обещали в пятницу подписать протокол седьмым числом! Выходит, не держите своего слова?

Гохберг поглядел на него с сожалением, как на дурачка.

— Но вы поймите и меня, — почти задушевно сказал он. — Неужели вы думаете всерьез, что я могу потворствовать такому вопиющему нарушению закона? Ошибаетесь, ошибаетесь… У нас тоже есть свои правила поведения. Вот вам бумага, садитесь и пишите постановление. Иначе вы многим рискуете.

— Напрасно вы пугаете меня. Знать бы раньше, что за подлость вы затеяли… Насчет постановления суетиться не стоит: на нем ведь должна быть печать, а где я ее вам сейчас возьму? Потом — неужели вы думаете, что я не посоветуюсь по этому поводу с начальством? Так что разрешите откланяться. О принятом решении вы будете извещены.

— Не нарывайтесь на неприятности! — зашипел адвокат. — Речь идет ведь всего лишь об изменении меры пресечения, замене ареста на подписку о невыезде, если вы не хотите прекращать дело. Иначе будет стоять вопрос о вашем привлечении к строгой дисциплинарной ответственности. Я полагаю, Ильдус, у вас все сложится нормально, — обратился он к радостно осклабившемуся «клиенту» — тот сразу усек суть происходящего.

Ненависть, опустошение, внезапная усталость… Носов еле разлепил непослушные губы:

— Вы не спешите… не спешите… — он вышел из кабинета и позвал выводную. Сегодня дежурила белокурая сержант Надя. «Уведи Давлетшина обратно», — сказал он. Надя танцующе подошла к нему, прижалась полной грудью:

— Миша, а когда в ресторан пойдем?

— Когда рак на горе свистнет, — угрюмо ответил Носов. Выводная отпрянула, всхлипнула; вдруг побежала в конец коридора и скрылась в одном из кабинетов. «Обиделась… — равнодушно подумал следователь. — Ну и пошла ты…» Он не мог сейчас никого жалеть. Надя появилась снова минут через пять, когда Михаил уже успел одеться. Встала у двери и тихо сказала, сделав жест рукой с зажатым в ней большим ключом: «Идем, Давлетшин».

По дороге в отдел, в трамвае, он пытался анализировать происшедшее. Удар Гохберг нанес точный,

умелый, соответствующий его квалификации и опыту. Если ему удастся отвести обвинение в грабеже — это будет большая победа. И все психологически рассчитано: следователь выпускает из-под ареста человека, обвиняемого по такой серьезной статье! Суд обязательно усмотрит здесь сигнал: что-то нечисто, есть сомнения. А угол зрения много значит в подобных вопросах. И полетит все, закувыркается… Останется сто двенадцатая. Подумаешь, семечки! По ней и судимость-то погашается сразу после отбытия наказания. Так что Давлетшин окажется снова чист. Но сто двенадцатая хоть покроет брак в работе, если отпадет грабеж. Судья вынесет обвинительный приговор — возможно, даже ограничившись отбытым сроком заключения. Главное, чтобы не оправдали. Однако если Давлетшина отпустить до суда — он пойдет на все, чтобы заставить парня отказаться подавать заявление о привлечении к ответственности за телесные повреждения — ведь эта статья применяется только по жалобе потерпевшего. И тогда дело вообще лопнет. Нет, адвокат все предусмотрел и еще не все козыри, верно, выложил. Только вот — разве можно в таких ситуациях врать в глаза и держать камень за пазухой? Сволочь какая… Что-то еще скажет по этому поводу начальник отделения? Ваня Таскаев? Или за него все еще сидит та профура?..

На ближайшей остановке выскочил из вагона, отдышался. Соб-баки… А еще в праздник гады физики-лирики затащили в его квартиру занюханного поэта, не посчитавшего даже нужным поздороваться с хозяевами, закрылись с ним в комнате и не допускали, чтобы они с ним общались: прочь, мол, плебеи, чернь убогая… Тот же Родька вчера… Ты — пожалуйста, со всей душой, а тебе — в морду сапогом. И каждый думает только о том, как обмануть, оскорбить, унизить. А Лилька, простая, добрая душа, еще ищет положительных эмоций. Хоть бы подсказала: ему-то самому где их взять? Он сел на другой трамвай. Когда проезжал мимо одного из зданий, что-то закопошилось в мозгу, и лишь через две остановки он сообразил: управленческая бухгалтерия, там надо взять справку на кредит! Совсем выскочило из головы. Впрочем, какая сейчас справка… Может, потом, когда хоть что-то утрясется, прояснится с этим Давлетшиным.

16

Бормотов, выслушав следователя, сказал с болью:

— Чуяло сердце, что это дело гнилое! Если уж со сбоев началось — не жди удачи. Давай его сюда.

Полистал бумаги.

— Конечно, худенько тут все… И потерпевший тоже татарин. Поднажмут на него — он и сломается.

— Не должен. Он как раз парень крепкий. Но ведь четких доказательств, кроме его показаний, нет. Не считать же ими деньги, изъятые из давлетшинского стола?

— Как знать… Кто судить будет. Ну, наш-то суд мы, положим, уговорим — покуда у нас зыряновское дело, они сильно брыкаться не будут. Но есть ведь еще областная инстанция, Гохберг обязательно попрется туда, начнет клянчить, чтобы все рассмотрели по новой. Правда, тогда уже и спрос будет меньше. Интересно, сколько же он хапанул, собака, что так вдруг засуетился… Что станем делать, Михаил?

— Не знаю, Петр Сергеич.

— Не знаю!.. Заварите кашу, а потом бежите: ах, не получается, товарищ начальник отделения, давайте думайте, выручайте… Обязательно надо было это дело возбуждать? Кто тебя просил?

— Ну как же… Ведь это грабеж, серьезное преступление.

— Ладно, чего теперь об этом кукарекать… Придется, наверно, освобождать его из-под стражи. Позор!.. И все равно лучше сделать это самим, чем суд потом сделает, с оправдательным приговором.

— Да почему вы думаете, что его обязательно оправдают? — разозлился Носов. — Потерпевший там был выпивши, точно. Но не пьян же вусмерть! Я его видел, когда он приехал в отдел — говорил он связно, на вопросы отвечал толково. Отчетливо запомнил номер машины. Как же ему не поверят, если он будет стоять на своем?