Твой день и час

Соколовский Владимир Григорьевич

— А Панич с Поплавским нас во всем обвиняют: почему, мол, не арестовали, это ваш брак! Почему ты его не арестовал правда?

— Как-то все там… смутно сначала было. Женобойство ведь, знаете, дело такое, ненадежное. Тем более что у него жена пьет, гулящая. Я посмотрел на него, поговорил — вроде он показался мужик ничего… Теперь что ж — надо искать, конечно…

— Ну и ты давай подключайся тоже к розыску. Хоть как-то постарайся там себя обозначить, чтобы, если что-нибудь случится, не говорили, что мы бездействовали. А то как начнутся эти служебные расследования… Парень он очень агрессивный, я читала оперативные сообщения — там такие угрозы в адрес жены, просто кошмар…

Уголовке это тоже все до лампочки: дадут задание участковому или своему зональнику, те пошлют дружинников по двум известным адресам, потом отпишутся: предпринятыми мерами местонахождение не установлено. Ты хоть тереби их, тереби… Чтобы не говорили, что ты совсем сложа руки сидел. Почему в мае ни одного рапорта о задержании не написал?

— Некогда все было…

— А коньяк со стариками пить есть когда? Что ты на них-то равняешься, тебе свою жизнь делать надо! Они пускай пьют, Бог с ними, у них уже все позади… Давай, пиши быстро при мне рапорт, я сама его отдам. А то знаю я вас…

Молодец, старушка. Воспаряет потихоньку. Такая деловая, ты подумай! Давно ли сама зашивалась с делами, попивала втихомолку водочку в тесной компании по праздникам, субботникам и дням рождения. А теперь — «знаю я вас», поди-ка… Х-хе…

Выйдя от Аннушки, он наткнулся в коридоре на капитана Колю Мельникова. Тот, видать, только вышел из монинского кабинета: белый, встрепанный, глаза блуждают. «Ну, чего там?» — «А-а! — прохрипел дежурный. — Мать-перемать… в душу мать… не спрашивай лучше. Провались он, этот „коммунизьм“… знал бы, чем все обернется — и голоса не подал бы!.».

7

Ветераны собирались в кафе, к Надьке.

— Ты ведь с нами, пацан? — спросил Фаридыч.

Остатки похмелья тяжело заворочались в мозгу.

— Ну как же… сейчас позвоню только… Лиль? Привет еще раз. Я, Лиль, не могу сегодня рано… подежурить надо, понимаешь? Хозяшев просил подменить. Он ведь фронтовик, его день, как откажешь?..

— Может, хоть к ночи подъедешь? — вздохнула Лилька.

— Ну, уж к ночи-то — обязательно! — заверил ее Носов.

На самом деле сегодня дежурил Лешка Зенков. Завтра — сама Анна Степановна.

Когда проходили мимо окошка дежурного, из него высунулся Монин.

— Что, причащаться пошли? — рявкнул он. — Глядите у меня, чтобы все было тихо!

— Служим Советскому Союзу! — откликнулся Шишкин.

Общепитовские дамы встретили их уже изрядно окосевшие: директорша спала где-то в подсобке, Надька ходила, шатаясь, и несла разную чепуху; лишь Клара Робертовна еще более или менее держалась.

— Н-да-а… — протянул Хозяшев. — Что ж, будем принимать действительность такой, какая она есть. Но вы учтите: выпить больше не дадим. А насчет закуски придется, видно, самим распоряжаться.

Они с Шишкиным и Кларой Робертовной ушли куда-то и вернулись с кульком апельсинов, красной рыбой, двумя палками копченой колбасы, лососевыми консервами, двумя коробками дорогих конфет.

— Все закрома проверили? — осведомился Фаридыч.

— Ну как же! Если день фронтовика — открывай все заначки, волоки к столу…

Стол вскоре и правда смотрелся роскошно: шампанское, болгарское сухое и крепленое, коньяк…

— Как бы нам, братцы, тут и не сковырнуться, — заметил осторожный Хозяшев. — Домой нас развозить некому будет…

— А мы вас поло-ожим! — завопила Надька, вешаясь на Фаридыча. — А мы вас приголу-убим!..

Шишкин же сказал так:

— Главное — не выползать отсюда раньше времени. Выпил, здесь же проспался, опохмелился — и в дорогу. Огородами, огородами…

И понеслось!

Носов после шампанского оглоушил

себя коньяком и вырубился. Очнулся — кругом темно, только доносятся откуда-то пьяные голоса. В помещение сыпал небольшой свет, — оглядевшись, следователь понял, что лежит в самом зале кафе, в уголке недалеко от кассы (по сути, кафе было обыкновеной столовкой — с раздачей, столами для подносов, утлыми посетительскими столиками), на большом мешке, который, видно, сам прихватил по дороге сюда для подстилки. Он закряхтел, поднимаясь. Быстро же его шибануло. Зело борзо… Как он здесь-то оказался? В самом деле. Ах да, сегодня же они закрылись в пять, предпраздничный день… Носов двинулся на свет и вошел в коридор. Голоса стали явственнее, он смог уже различать их. Зашел в уборную, вымыл лицо, подставил под воду затылок. Стало чуточку легче.

Дым стоял в директорском кабинете — хоть вешай топор. Несмотря на распахнутую форточку. Потому что курили все: и мужчины, и женщины. «Поспал? — ласково спросила Михаила Надька. — Ну и славно. Я тоже вздремнула маленько. Садись, дай-ка я тебе налью…» Носов хватил полстакана «Варны» и огляделся уж, как следует. Старики были, конечно, пьяные, — но, как ни странно, держали себя молодцами. Коля Хозяшев рассказывал, в какой он рос до войны глухой местности. «Там еще до сих пор, говорят, такое случается: едет шофер по лесной дороге — вдруг выскакивает из темного непролазного леса мужик в лаптях и армяке, и начинает бежать рядом с кабиной, какая бы скорость ни была. Бежит, бежит километров десять и все кричит: „Машина на гвожьди!..“» — «Гы-ы-га-га-а-а!.. Машина… на гвожьди… Го-о-ах-ха-ха-а!.». Директорша, как поведала Надька, ушла домой; Клара кемарила на стуле. «Ты что, ослабел, сынок? — спросил Фаткуллин. — Что-то быстро уполз…» — «Да, вышибло как-то сразу». — «Ну, не журись. Пей давай, лопай».

8

Неожиданно раздался страшный стук в дверь. Словно в нее бухали деревянной балдой. Все переглянулись, Надька побледнела. Кто бы это мог быть? «Ничего! Открывай! — приказал Шишкин. — Нас здесь трое фронтовиков, все офицеры милиции, при форме — отобьемся от любого!» Хотя боязнь все-таки была, понимали: если свои, но не отдельские, а солдаты-милиционеры из батальона срочной службы или мотодивизиона — хрен от них отобьешься, там есть служаки, вызовут подкрепление — и живо окажешься где-нибудь на цугундере. С другой стороны — зачем сюда может пожаловать чужая милиция? Особенного шума нет, общественный порядок никто не нарушает, а что творится за дверьми — это вообще не их дело.

Надька ушла; слышно было, что она с кем-то препирается; звякнул замок, раздался тяжкий топот по коридору. Наконец дверь рванули, и гнусавый хриплый голос заревел:

— Вот где они скрываются, негодяи! Бросайте оружие, руки за головы! Вы все арестованы и будете сидеть!..

Из-за широках плеч прокурора Ивана Степаныча Таскаева выглядывала бледная перепуганная Надька.

— Здор-рово, ребята! Здор-рово, братья! — захрипел Ваня. Он еле стоял на ногах. — С пр-р-раздником! Выпьем за тех, кто ком-мандовал р-ротами!..

— Милости просим, Иван Степаныч! — раздались голоса. — Надежда, стул гостю дорогому! Какими судьбами? Мы думали, вы там сегодня с прокурорскими гужуетесь!

Когда налили, Таскаев поднялся, качнувшись; стакан утонул в его огромной пухлой грабле.

— З-за Сталина!

Все кивнули и молча выпили. Носов ожидал, что тост откажется поддержать хотя бы Фаткуллин: за убитого в тридцать восьмом отца, за изломанное детство. Нет, ничего. Высосал, и даже с торжественным видом. Михаил подошел к нему, встал рядом и тихо спросил: