Твой враг во тьме

Арсеньева Елена

– Неужели все погибли? – твердила Лёля, бредя вдоль развалин. Дмитрий, взвалив на плечо сумку, шел следом. Некоторые собаки вереницей нерешительно потянулись за ними. Другие же, пригревшись в отблесках огня и поуспокоившись, уже спали.

– Неужели все, все? Никого не осталось? А Олеся? – вдруг вскрикнула Лёля, оборачиваясь, и Дмитрий увидел, как пламя заиграло в ее непролитых слезах. – Олеся! Олеся!

– Не надо, не рви сердце… – начал было Дмитрий – и осекся, увидев, как она отвернулась, опустила голову. Стояла рядом, но была далеко – не только от него, но и от себя прежней, он остро почувствовал это. Не так уж много времени пробыли они вдали друг от друга, но сейчас Дмитрий с удивительной ясностью понял, что понадобится нечто большее, чем сумасшедшие объятия, чтобы снова

привыкнуть друг к другу, а главное – не захотеть больше расставаться. Слишком много пережила без него эта женщина, которую он в запальчивости, тоске, в припадке гордости не раз называл своей женой, слишком много она перестрадала, чтобы молчаливо подчиниться мужскому эго и скромно потащиться в кильватере жизни человека, пусть даже безусловно любимого. Словно совершая некое открытие, Дмитрий понял, что невозможно, оказывается, просто схватить Лёлю на руки и унести прочь отсюда. Есть даже в горе и страданиях нечто, чего она никогда не забудет и не захочет забыть. Он знал это по себе, по старым воспоминаниям, которые причиняли боль, но с которыми он не согласился бы расстаться ни за какие блага беспамятства, – теперь предстояло узнать, что, оказывается, не только собственная жизнь сложна, непонятна и порою способна пугать причудами подсознательного. Что значила для нее эта Олеся, из-за которой таким горем исказилось Лёлино опущенное в ладони лицо? Мгновенная ревность сжала сердце, но тут же Дмитрий спокойно подумал, что мог бы сейчас принять в свою душу очень многое. Он обрел в себе странную, доселе незнаемую способность понимать и прощать и твердо знал: если бы было за что прощать – простил бы, вот сейчас и навсегда – простил! Ну а Олеся… что ж странного, если Лёля так привязалась к ребенку? Может быть, для нее это…

Он резко обернулся. Послышалось или в самом деле сквозь треск пламени и шум деревьев внезапно донесся слабый зов?

Лёля вскинула голову:

– Плачет кто-то? Или мне чудится?

Дмитрия так и ударило на миг: почему Лёля смотрит на него так испуганно, словно уверена, что он сейчас грубо отмахнется, скажет: да ну, ерунда или что-то в этом роде? Захотелось обнять ее, но он только отвел с ее лба перепутанные мокрые пряди:

– Может быть, это Олеся? Пойдем скорее.

Они побежали вокруг развалин. Собственно, бежать мог только Дмитрий – он был обут, а Лёля ковыляла босиком, ежеминутно охая, когда на пути попадались обломки, осколки, а ведь ими было усеяно все вокруг. Дмитрий пытался помогать ей, взять на руки, но она сердито махнула: беги, мол, ищи ее! – и он побежал.

Ветер донес новый тоненький вскрик, но трудно было понять, откуда кричат: сверху или снизу. Снизу – это означало из-под завала, и, когда эта мысль ударила Дмитрия, он впервые ощутил, какой пронизывающий дует здесь ветер.

Пожар уже утихал. Горело в основном правое крыло, а развалины центральной части здания курились скорее пылью, а не дымом. И все-таки там что-то, несомненно, горело, потому что было достаточно светло, чтобы Дмитрий смог различить какое-то трепыхание на высоте второго этажа. Казалось, кто-то мечется по самому краю обвалившейся лестничной площадки, как бы примеряясь, можно ли прыгнуть вниз.

– Олеся! – крикнул он, и тень замерла. – Олеся!

– Олеся! – позвала, срывая голос, и Лёля, и этот крик едва не стал для девочки роковым: она рванулась вперед и только чудом не сорвалась вниз.

– Стой, где стоишь! – приказал Дмитрий, взбираясь на завал.

Возможно, следовало вернуться за снаряжением, но он решил сначала осмотреться. Обогнул вертикально застрявшую балку – и даже замер от удивления. Так вот почему светло: почти во всех комнатах второго этажа горит электричество! Очевидно, здесь было аварийное обеспечение, и оно при взрыве не просто осталось в целости, но и дополнительно сработало, а может, заклинило что-то, потому что свет горел везде, где раньше, как помнил Дмитрий, царила темнота.

На миг мелькнула мысль, что все это очень напоминает декорации какого-то спектакля: множество освещенных комнат с мебелью, картинами на стенах, пока безлюдных, но вот-вот там появятся актеры. Вот только декорации ставились

кое-как, страшно небрежно. Картины висят криво, сорваны портьеры, в окнах нет стекол, а мебель кое-где обрушена и буквально встала на дыбы. Ох, сколько раз ему приходилось видеть такую жуткую «сцену», где внезапно начинала разыгрываться человеческая трагедия, поставленная режиссером по имени Несчастный случай! Но здесь все произошло по злой воле человека, и Дмитрий на миг растерялся от ненависти к нему. Да, да, конечно, перед ним лежало в развалинах место, где Лёле причинили столько страданий, усадьба с красивым названием, ставшая для Дмитрия символом логова врага, и все-таки дико было, что разрушено это логово не извне, а изнутри, одним из тех, кто жил здесь, кормился с руки Хозяина, подобострастно лизал эту руку, а теперь равнодушно исчез, оставив за собой только огонь, дым, нагромождение обломков, трупы под завалами… Но один человек все же определенно был жив.

Теперь Дмитрий видел ее более или менее отчетливо: маленькая фигурка в пижаме, волосы всклокочены ветром, на лице маска пыли, очерченная темными следами слез.

– Олеся, – позвал он, стараясь больше не кричать, чтобы не напугать ее еще сильнее. Довольно и того страха, с которым она, замерев на краю пропасти, смотрела на незнакомого человека, внезапно появившегося среди жутких обломков. – Олеся, не бойся. Меня зовут Дмитрий, я муж Лёли. Ты помнишь Лёлю?

– Олеся! – послышался голос снизу. – Это я! Не бойся, мы сейчас тебя снимем!

Даже издалека, даже сквозь пыль было видно, каким счастьем вспыхнули глаза девочки.

– Лёлечка! – Она протянула руку и вся напряглась, как бы намереваясь прямо сейчас броситься вниз. – Забери меня! Я хочу к тебе! Я боюсь!

– Не бойся. – Голос Лёли звучал странно прерывисто, и Дмитрий, даже не оглядываясь, понял, что она плачет. – Я приду за тобой, я сейчас…

Он покачал головой.

– Не ходи, – сказал как мог ласково, чтобы не напугать прежде всего девочку. – Ты же босиком. Ну как полезешь по развалинам? Ноги поранишь, потом мне придется вас обеих на спине тащить. Олеся, я сам тебя сниму, поняла? Только сначала обуйся.

– Я обута, – ответила она, к счастью, довольно спокойно, и высоко подняла ногу, показывая ему комнатные шлепанцы, такие же красные, как ее пижама.

– Это не обувь, – рассудительно возразил Дмитрий. – Я вижу, там есть шкаф? Подойди к нему и оденься потеплее. Как если бы ты собралась гулять, а ночь прохладная и может пойти дождь. Найди кеды, кроссовки или туфли покрепче. Поняла?

Она сделала было движение отбежать к шкафу, но снова вернулась и замерла на краю обломившегося пола, вглядываясь в Дмитрия.

– Не бойся, – сказал он и сам удивился нежности, от которой задрожало вдруг сердце. Оставалось надеяться, что эта дрожь не передалась голосу. – Я стою здесь и жду тебя.

Олеся еще секунду помедлила, а потом повиновалась. Пока она со страшной скоростью напяливала на себя какие-то одежки, Дмитрий осмотрел пролом и понял, что сможет взобраться по выступу стены. Девочку он снимет, ей даже прыгать не придется. Конечно, спускаться с ней на руках будет трудновато, хорошо бы вернуться за снаряжением, но бог с ним, справится и так, а то Олеся, увидев, что он уходит, потеряет голову от страха. Он помнил такие случаи: спасатели медлят, пытаясь обеспечить безопасность пострадавшего, а тот, почуяв близкое избавление, буквально сходит с ума от нетерпения, теряет осторожность и может погубить сам себя от нетерпения. Ничего, вот этот слом стены кажется вполне надежным. Ничего.

Так, успокаивая сам себя, он взбирался по выступам стены, и, когда одетая Олеся снова подошла к пролому, Дмитрий был почти рядом с ней.

– Привет, – сказал он. – А вот и я. Иди сюда. А это что такое?

В руках девочки был маленький разноцветный рюкзачок и еще серая кофта какая-то, что ли.

– Это папин свитер, я в нем люблю играть, он теперь мой. – Она подняла серый комок. – Он большой, Лёле будет как раз. А тут мои документы, в рюкзачке. Папа мне всегда говорил, что, если что-то случится, документы должны быть со мной. Если убегать придется или еще что-то. Как тогда, когда к тете Томе с дядей Илюшей пришли разбойники.