Твой враг во тьме
Шрифт:
Лёля подняла голову, принюхалась. Вроде бы витает в воздухе запах озона. Может быть, гроза готовится и атмосфера насыщена электричеством так, что ограда нечаянно засветилась – и в прямом, и в переносном смысле? Впрочем, почему нечаянно? Может быть, устроители этого замечательного забора как раз нарочно сделали его таким зримо опасным, чтобы отбить у возможных злоумышленников охоту даже приблизиться к ограде, не то что перелезть через нее? Тогда понятна становится кажущаяся безмятежность жителей этого «замка» и отсутствие видимой охраны… На такой забор небось и птица нормальная не сядет – испугается!
Лёля сделала еще
Она обмерла.
Лёля вообще-то не боялась собак, более того – считала такой страх чем-то неприличным. Словно пытая судьбу, она норовила погладить каждую встречную псину, как-то раз даже попыталась вступить в контакт с милицейской овчаркой, с оскаленной морды которой капала слюна. К удивлению стража порядка, овчарка не разорвала наглую девчонку в клочки, только с видимым отвращением отвернулась, мученически прикрыв покрасневшие от злости глаза: «Ой, ну куда ты лезешь, дура, шла бы своей дорогой подобру-поздорову!»
По глубокому Лёлиному убеждению, собака, как и всякий хищник, мгновенно оценивает соотношение сил. Если она чувствует флюиды страха, исходящие от другого пса или человека, это пробуждает агрессивность, она воспринимает объект только с позиции силы, и преодолеть стереотип невозможно. А вот если человек нагло тянется ее погладить, всячески демонстрируя даже не бесстрашие, а пренебрежение к страху, пес сразу понимает, что должен попятиться на свое историко-биологическое место.
Но стоило тогда Лёле, повинуясь ору кинолога, отойти, как овчарка опять мгновенно рассвирепела и принялась проявлять служебное рвение по отношению к трем хулиганам, только что буянившим в скверике, а теперь стоявшим по стойке «смирно».
Однако с мелким собачьим народцем, со всеми этими тойтерьерами и болонками, Лёля никогда не могла найти общего языка. Не исключено, что они просто чувствовали ее глубокое к себе отвращение, – и реагировали соответственно. А вот бультерьеры, надо полагать, чувствовали и ее отвращение, и страх, потому что их-то Лёля боялась до полного безрассудства!
Прошло некоторое время ошеломленного ступора, прежде чем Лёля вспомнила, что сжимает в руках довольно внушительное оружие. Наверное, даже крепкой башке бультерьера не поздоровится от удара каминной кочергой! Но тотчас она поняла, что не сможет вот так, ни с того ни с сего, ударить собаку – пусть и уродливую на редкость, но все-таки не сделавшую ей ничего плохого. Ну стоит, смотрит тупыми свинячьими глазками, но ведь не кусается и даже не рычит. За что ее кочергою-то? А что будет, интересно, если попытаться обойти пса?
Лёля осторожно шагнула на газон – и снова замерла: рядом, словно из-под земли, вырос еще один бультерьер и стал, преградив ей путь. В его появлении было что-то настолько необъяснимо разумное, что Лёля вдруг представила, как при каждой ее попытке приблизиться к забору будут как из-под земли вырастать точно такие же грозные и молчаливые стражи, пока цепочка собак не вытянется вдоль всей ограды.
Так… А может быть, и пробовать не стоит? Может быть, эти отлично
Ради эксперимента Лёля отступила к дому – и дорогу ей никто не преградил. Три пса (она и не заметила, как и откуда взялся третий!) вперевалочку затрусили следом в некотором отдалении, не делая, впрочем, попыток залаять или помешать ей брести по парку.
Лёля шла, куда несли ноги, то и дело оглядываясь. Бультерьеры вели себя вполне мирно, и все-таки в этом крысоголовом обществе ей было ужасно неуютно. Вот как надоест им мирное сосуществование… Или вдруг откуда ни возьмись появится охранник, поднесет к губам свисток или просто гаркнет: «Фас!» – и…
Стоп! Она скоро завизжит от этих воображаемых ужасов, спровоцировав, согласно собственной теории, собак на прямую и явную угрозу! Лучше отвлечься и подумать о другом. Эти три «хвоста» прочно к ней прицепились, придется как-то соразмерять свои потребности с их порядками.
К забору, значит, нельзя. Ну и ладно – тем более что он явно непреодолим без защитного скафандра. Значит, надо искать другой путь к бегству. Интересно, какой? Прямо сейчас, прямо отсюда начать рыть кочергой подземный ход под ограду? Ну, за месяц она, может быть, и дороется до чего-нибудь…
Глупости. Но что же делать, делать-то что?! Неужели Лёля таким чудесным образом выбралась из дома только для того, чтобы опять туда вернуться, войти в свою комнату (ого! уже в «свою»!), сунуть вещи в шкаф и сладко заснуть в «своей» постели, терпеливо ожидая решения судьбы?
Она бесцельно бродила по парку в той же компании молчаливых охранников. Иногда между деревьями мелькали низкорослые светлые силуэты – другие собаки несли там бессонную ночную службу, но к Лёле не приближались: у нее были свои «кураторы».
Она обошла ближайшее крыло здания и обнаружила-таки дощатый забор, увиденный сверху. При обследовании, впрочем, выяснилось, что это исключение из правил: в нем не было ни одной щели, ни одной плохо пригнанной доски. Правда, кое-где, метра через три по периметру, внизу были выпилены отверстия в полметра высотой и такой же ширины: вполне достаточные, чтобы мог протиснуться отчаявшийся человек! В крайнем случае, землю снизу можно и подрыть…
Однако Лёля смотрела на эти отверстия с подозрением: слишком они удобны, слишком их много. «Здесь что, готовились к массовому побегу заключенных?» – мрачно подумала она, становясь на колени перед одним таким отверстием и пытаясь выглянуть наружу. Собаки тотчас сели рядом, и до Лёли вдруг дошло – это лазы для четвероногих охранников.
Она просунула голову в отверстие и убедилась в том, о чем смутно подозревала: вдали тем же призрачным светом переливалась металлическая ограда, а дощатый забор всего-навсего отгораживал от парка участок строительства – лежат в аккуратных штабелях кирпичи и доски, стоит бетономешалка… То ли дом с той стороны ремонтируют, то ли пристрой какой-то делают. Вопрос: может ли для нее быть в этом какая-нибудь польза?
Лёля, полулежа-полустоя на четвереньках, нелепо изогнувшись, размышляла до тех пор, пока рядом не послышалось тяжелое сопенье и еще один бультерьер не подсунул уродливую морду прямо к ее лицу. Это был «потусторонний» пес, четвертый (или двадцать четвертый, неизвестно же, сколько их вокруг!), и смотрел он на гостью более чем недружелюбно.