Твой XVIII век. Твой XIX век. Грань веков
Шрифт:
В это время отец особенно щедр к сыновьям-женихам.
20 сентября 1852 года. «Как я рада, что у Нико-линьки страшный смотр с рук сошел… Уж, конечно, первое приятное впечатление на государя сделали новые седла и новые конские приборы, которые ты, по своей милости и родительской нежности, так удачно устроил для Николиньки. Не шутка, как целый полк нарядных гусар выехал на конях, в новой прекрасной сбруе!.. Я воображаю, как наш Коля был хорош в своем мундире, со своим аксельбантом, на коне перед своим полком…»
«Новые седла, сбруи» радовали Леонтия Васильевича,
В это время он, Дубельт, как видно из его дневника, осмелился заметить своему шефу Орлову, что в Англии паровой флот и «при первой войне наш флот тю-тю!». На это мне сказали: «Ты со своим здравым смыслом настоящий дурак!»
Дубельт еще раз попытался заговорить в этом же духе на заседании какого-то секретного комитета — и опять ему досталось.
Кавалерия блистала новыми приборами, до Крымской войны осталось меньше года…
6 февраля 1853 года Анна Николаевна пишет мужу, что больна и вряд ли сможет быть на свадьбе младшего сына, назначенной на масленую; с сыном, кажется, все решилось, он остается в столице — Наталья Николаевна, очевидно, выхлопотала (а Дубельт, как обычно, боится чрезмерных домогательств).
«Сестру Сашеньку, Наташу, Мишу и бесподобную Наталью Николаевну Ланскую, всех обнимаю и люблю.
Я больше желаю, чтобы Наташеньке дали шифр [54] , чем Мишу сделали бы флигель-адъютантом — он может получить это звание и после свадьбы, а ей уже нельзя. — Не мешай, Лева, государю раздавать свои милости… рассердится, ничего не даст ни Мише, ни Наташе. Миша будет полковником, может, полк получит, а Наташа, замужем, уж шифр — тю-тю, не мешай, Лева, пусть воля государева никем не стесняется».
54
То есть сделали фрейлиной.
На этом письме рукою Дубельта приписано: «Последнее, к моей великой горести, — упокой, господи, эту добрую, честную благородную душу. Л. Дубельт. 22 февраля 1853 г.».
Переписка кончилась. Анна Николаевна Дубельт умерла.
Дальше у Дубельтов все плохо — и личное и общее.
Началась Крымская война, а Россия не готова, хотя много лет перед этим жила «в тишине и порядке», гарантированных дубельтовским механизмом.
Не приводит Дубельтов к добру и родство с Пушкиными: пошли ужасающие сцены между супругами, сын Дубельтов бил жену, и все кончилось скандальным разводом.
Потом умер Николай I, и даже всеведущий Дубельт не мог точно знать, не было ли самоубийства. Перед смертью царь сказал наследнику, что сдает ему команду «не в должном порядке».
Алексей Федорович Орлов ушел из шефов; потомки Дубельта утверждали, будто Александр II предложил место Леонтию Васильевичу, тот сказал, что лучше, если будет «титулованный шеф»: новый царь назвал его Дон Кихотом. Действительно, шефом жандармов сделали родовитого князя Василия Долгорукова, Дубельту же дали чин полного генерала и… уволили в отставку даже и со старой должности. Двадцать шесть лет служил он в жандармах, двадцать лет — начальником
Александр II был милостив, разрешил являться без доклада каждую пятницу в 9 утра, но все в России поняли отставку Дубельта как один из признаков политической оттепели — под Дубельтом больше нельзя было жить.
Снова, как после 1825 года, Леонтий Дубельт мучается от скуки и бездействия. Из газет узнает, что вернулись Волконский и другие уцелевшие друзья его дальней молодости, что печатают Пушкина, Белинского и многое, чего он когда-то не допускал. И никто не помнит генерала Дубельта, кроме герценовского «Колокола», который просит за былые заслуги присвоить «вдовствующему начальнику III отделения» княжеский титул — «Светлейший Леонтий Васильевич, князь Дубельт-Бенкендорфский! Нет, не Бенкендорфский, а князь Дубельт-Филантропский».
Полный грустных предчувствий, читал он о начале подготовки крестьянской реформы, освобождающей рыскинских, власовских да еще 23 миллиона душ.
Как верный раб, неспособный пережить своего господина («Гудело перед несчастьем… перед волей», — говорит Фире из «Вишневого сада»), генерал от инфантерии Леонтий Васильевич Дубельт умер на другой год после освобождения крестьян.
ВТОРАЯ ПОЛОВИНА
Рассказ шестой
ЗА 150 ЛЕТ И 5000 ВЕРСТ
Сто пятьдесят лет назад царствование было николаевское. Эпоха была пушкинская.
Сибирь же была декабристская, хотя 108 декабристов — каторжан и ссыльных — составляли всего лишь 0,002 процента от 2 миллионов сибирских обитателей.
ГЕРЦЕН: «Когда в 1826 году Якубович увидел князя Оболенского с бородой и в солдатской сермяге, он не мог удержаться от восклицания: «Ну, Оболенский, если я похож на Стеньку Разина, то неминуемо ты должен быть похож на Ваньку Каина!..» Тут взошел комендант, арестантов заковали и отправили в Сибирь на каторжную работу.
Народ не признавал этого сходства, и густые толпы его равнодушно смотрели в Нижнем Новгороде, когда провозили колодников в самое время ярмарки.
Может, они думали, «наши-то сердечные пешечком ходят туда — а вот господ-то жандармы возят».
Пешечком в Сибирь идти трудно и долго, но кое-кому из декабристов привелось…
«На пути преступники были здоровы, не унывали, а были добродушны» (из отчета фельдъегеря о доставке декабристов Фонвизина, Вольфа, Басаргина).
«Преступники были здоровы и равнодушны, исключая то, что по выезде из Тобольска сожалели, что везут далее» (из отчета о доставке Репина, Розена, Михаила Кюхельбекера и Глебова).
Декабристов везут и ведут сквозь Европу, Азию (Тобольск — только середина пути). На каждую тысячу верст положено 25 продовольственных рублей, но жандарм уже расходует вторую сотню, а дороге конца нет…
«Я заставила свои карманные часы прозвонить в темноте и, после 12-го удара, поздравила ямщика с Новым годом» — так встретила 1827 год Мария Николаевна Волконская, ехавшая из Москвы к мужу в забайкальские каторжные края.