Твоя заря

Гончар Олесь

она далека, недосягаема, будто звезда из иных миров...

Однако не суждено...

– Сегодня вы разгулялись,- вдруг послышался за спиной знакомый голос. Это Дударсвнч, бесшумно вынырнув из толпы, уже тут как тут, стоит над ее душой.

Тамара даже не обернулась к нему.

– А я бы и напиться не прочь,- сказала Тамара, обращаясь к французу, с вызовом, весело.- Давайте за какую-нибудь звезду!..

– Звезда звездой, дорогая, однако нам пора,- напомнил Дударевич жене, а Заболотному сказал, что они сейчас едут к ним забрать дочку домой.- Может, и ты с нами?

– Нет,- и Заболотный сослался на то, что должен еще остаться, у них с Жаном разговор не окончен...

– Я хочу поцеловать

вашего друга!
– смеясь, неожиданно заявила Тамара, и не успел Заболотный слова сказать, как она уже чмокнула Жана в щеку горячо и крепко, и лишь после этого разрешила Валерию взять себя под руку, направившись с ним к выходу.

Дударевич знал за Тамарой эти приступы озорства, бурного непонятного веселья, порой беспричинного, как ему казалось, знал и немного побаивался подобных минут.

Именно поэтому он поспешил увести от общества свою, по его шутливому выражению, "хулиганку". Потому что Тамара могла выкинуть нечто совершенно непредвиденное, экстравагантное, такое, что не согласуется ни с каким протоколом. Сейчас его озорница была именно в таком состоянии. Он видел, что ей хочется что-нибудь отколоть, подразнить своего благоверного, поиграть у него на нервах.

И, что удивительно, Тамара, пожалуй, сильнее всего нравилась ему именно в таких своих приступах озорства.

Дударевич старался в душе даже оправдать ее, найти объяснение Тамариным выходкам, очевидно, это у нее своеобразная реакция на бесконечное множество протокольных предписании, правил, условностей, неизвестно когда и кем созданных для людей, несущих бремя дипломатической службы, которая в силу своей специфики, по мнению Дударевича, и не может быть иной. Во всяком случае, ничего ему по оставалось, как только запастись терпением и выдержкой, зажать нервы в кулак, видя, как Тамара "завелась" и готова очертя голову дать себе волю, а там хоть трава не расти!

В холле, подобрав в присутствии громадного неграпортье свое вечернее, все в блестках платье, она нарочнв стала расхаживать по роскошным коврам, гуляла по ним пушистым, словно по диким серебристым травам своей далекой Кулунды, весело объясняя негру, что хорошо бы на эти степные ковыли упасть да покачаться, только бы знать точно, позволяет ли протокол нечто подобное...

Оказавшись в лифте, она вместо кнопки "даун" (вниз)

пыталась нажать "ап" (вверх), поскольку, видите ли, хотела, чтобы ее унесло отсюда в небеса, ей совершенно необходимо побывать на самой макушке этого стального билдинга, ощутить, какой ветер гуляет сейчас там, на высочайшей точке планеты, и каким видится оттуда человеку созданный им самим урбанистический ад, его ночная бездна с щелями захламленных улиц, где даже целый легион мусорщиков не в силах поддерживать чистоту. Наконец, после некоторой борьбы, Дударевичу все же удалось дать лифту нужное направление, и, пока их несло вниз, он все не выпускал Тамару из объятий, чтобы его сумасбродка не смогла воспользоваться кнопками.

Когда они, отыскав припаркованную в соседнем квартале машину, очутились в ней, у Тамары возникло новое желание:

– Поехали смотреть наркоманов!

Дударевич пробовал унять ее: дескать, что за глупости, что за нездоровая страсть...

– Нет, едем!
– настаивала она.- К тому же это как раз в твоем духе!

– Что ты выдумываешь?

– А за экватором чем ты меня развлекал, когда мы только поженились? "Поедем да поедем, дорогая, смотреть контрасты!" А это разве не контрасты? Поехали, а не то пешком пойду!

Спорить с ней в таких случаях бесполезно, так что ничего другого Дударевичу не остается, как отправиться в район с весьма сомнительной репутацией, где по вечерам выползают па свет неонов всякие неудачники, разного рода прорицатели, ослепленные мистическими видениями, психопаты, фанатики,

а то и просто подонки, жулики, мошенники, спекулирующие на чувствах людей искалечен* ных, измученных одиночеством, тоскующих по человеческому теплу, потерянному или никогда не изведанному.

В районе небоскребов у дома, тускло поблескивающего при почном освещении черным алюминием и бронезированпым стеклом, собралась целая толпа юношей и девушек, окрувивших своего очередного кумира,бритоголового, с акульим ртом провидца в желтом балахоне. Кумир как раз что-то проповедует, зовет присутствующих в совершенно иной мир, то и дело постукивая поднятым над головой бубном, должно быть, для того, чтобы придать неотразимую силу своим аргументам.

– Гуру или обыкновенный шаман?
– спросила Тамара и, попросив мужа остановить машину, стала прислушиваться.

В проповеди шла речь о "неизвестном порте", который существует где-то в горах, в Андах или Гималаях, и куда избранным предначертано добраться для встречи с пришельцами из космоса, возможно, и часть этих молодых людей будет взята "на борт"... Ибо вскоре должна появиться из дальних, внеземных цивилизаций армия НЛО специального назначения: спасти биологический вид, близкий к исчезновению, и если кто спасется на летающих дисках, то только лишь самые праведные и совершенные,- атланты современных гибнущих атлантид, сохранено будет всего лишь несколько тысяч атлантов... Отобранные последуют в иные миры, где они проведут тысячу лет в состоянии анабиоза, а возвращены на свою планету будут лишь тогда, когда она, испепеленная и отравленная,заново возродится, покроется пышными цветами и зеленью могучих девственных лесов.

– Ну хватит, все и так ясно,- твс рдо сказал Дударевич и новел машину дальше.

Вскоре он выехал на ту, словно юпитерами освещенную улицу, что во всем мире считается самой яркой, эта стрит вовсю бурлила, вихрилась неутомимой пляской реклам, била в глаза мерцающим хаосом причудливых коммерческих огней, то гаснущих па миг, то вновь возникающих Дударевичи очутились словно на какой-то ярмарочной ослепительной магистрали, где все наперебой зазывало их, заманивало, кричало и уговаривало, соревнуясь в изобретательности своих соблазнов. Если здесь вас зовут, заманива ют своими деликатесами восточные рестораны, то из другого переулка световое табло оповещает о выходе па экраны нового порнографического фильма, а с огромных сверкающих витрин, сколько едешь, все тебе улыбаются элегантные дивьг-манекены, чьи стройные ножки и оголенные плечи, кажется, так и дышат жизнью и совсем человеческим топлом... Уличный художник, бородач с лицом страдальчески угрюмым, окончив работу, собирает нарисованные этюды, некоторые из них Тамара вроде бы видит не впервыеработы и впрямь неплохие, а купить их почему-то никто не спешит... У самой витрины на тротуаре на обрывках газет устраивается ночевать бездомный старик в лохмотьях, человек, явно обреченный, заживо вычеркнутый из жизни... Дударевич кривился, не скрывая от жены своего недовольства, его затошнило от спертого духа вентиляторов, гнавших откуда-то перегоревший воздух и неприятные запахи кухни.

Тамара, казалось, ждала чего-то.

– Наркоманка!
– вдруг схватила она Валерия за плечо.- Притормози! Поезжай тише!

Он послушался и повел машину медленно вдоль самого тротуара, а Тамара с жадным любопытством и в то же время с ужасом смотрела на высокую женщину, которая гордо шла мимо витрин, устремив взгляд прямо перед собой. Не обращая ни на кого внимания, идет величаво, в дорогой шубе нараспашку, каштановые волосы красиво распущены по плечам, бесконечно равнодушная ко всему вокруг. В каждом движении, в этой стремительности и в широко раскрытых глазах отрешенность и порыв куда-то, к другим мирам, к каким-то, может быть, героином навеянным райским видениям...