Твоя жестокая любовь
Шрифт:
– Она не Ника, она Вера, – сказал сам себе, хотя мать все детство пыталась вдолбить мне обратное.
Ни отца не слушала, ни голос разума, ни меня. Называла девчонку, погубившую мою сестру ее же именем, и скандалила, если вдруг я шел против:
– Не смей! Ее имя Вероника, ясно? Влад, ты специально меня доводишь? – кричала и плакала мать.
– Вероника умерла.
Лишь эту фразу я твердил, как заведенный: сестра умерла. Но главное, как бы не хотел, я не смел сказать: Веронику убила эта мелкая дрянь, которую ты притащила к нам домой, велев считать
Убила, и я это видел.
Вот только до сих пор никому не рассказывал, даже отцу. Которому, к слову, пора позвонить.
– Да.
– Привет.
– Что случилось? Голос у тебя… пил, что ли?
– Нет, – солгал, глядя на початую бутылку виски, но я ведь не пьян, я просто в бешенстве. – Вера приходила.
– Какая Вера? Сын, я занят, и если…
– Та самая Вера, – перебил отца. – Ты знал, что мать больна? Вера приходила просить деньги на ее лечение. Ты в курсе дел?
Папа закашлялся, не торопясь с ответом. Да я уже итак понял, что он знает. Отец всегда в курсе того, что хотя бы теоретически может его касаться.
– Влад, не связывайся с ними. Это больше не наша семья – ни Вера, ни Надя. Пусть разбираются сами, они обе сумасшедшие. Ты ведь помнишь, что твоя мать сделала?
Помню.
К огромному сожалению, такое не забывается. Живешь себе, доверяешь маме, хоть и видишь ее странности, а потом обнаруживаешь причины своих внезапных болезней.
Не каждого медленно травит родная мать.
Она ведь даже не открещивалась от обвинений, и прощения не просила. А я ведь, как полный кретин, готов был простить даже это, лишь бы маму не терять, но ей было все-равно. Даже на суд не явилась, не собиралась оспаривать опеку. Просто отдала меня отцу, вычеркнув из жизни.
Не любила никогда, и даже не притворялась.
– Я разберусь.
– Не будь идиотом, – рявкнул папа. – Твоя мать – манипуляторша, а Вера – ее достойная ученица. Ты оглянуться не успеешь, как они обе сядут тебе на шею, и будут управлять каждым шагом. Не вздумай потакать им.
– Сказал же, что разберусь. Ты приезжать не собираешься?
– Через пару месяцев смогу вырваться, не раньше.
Отец, как обычно, пустился в наставления, которые я почти не слушаю. Киваю, словно он может меня видеть, а в голове мысли: ты прав. Зря я пообещал помощь, зря вообще позволил снова впутать меня в это. Любая мать, даже самая пропащая, заслуживает шанса, и заслуживает хотя бы минимальной помощи от своего ребенка. Но может ли считаться матерью женщина, пытавшаяся убить своего ребенка?
– И правда маньяк, – рассмеялся, увидев свое отражение в зеркале. – Понятно, почему испугались.
Волосы взъерошены, светлые глаза будто светятся в темноте, как фосфор – всегда их ненавидел. Хотя, плевать на внешность, бабам вроде нравится, а на остальное похер.
Вышел из бизнес-центра, когда стемнело. Ночь почти, и хорошо – не видно уродливый город с выбитыми фонарями и грязными дорогами. Сколько лет меня здесь не было? Одиннадцать? И ничего не изменилось к лучшему, лишь к худшему. Убогая дыра, из которой я с радостью
Пока ехал до отеля, понял, что просто так не засну. Слишком много злой энергии, слишком много мыслей и сожалений. И хрен знает, что со всем этим делать завтра, но расслабиться нужно уже сегодня.
Надеюсь, шлюхи здесь нормальные.
– Девушка у вашей двери. Уже ждет. Оплата почасовая, – пробормотала одна из безликих менеджеров, подбежавшая ко мне в холле отеля. А в голосе осуждение.
Смешно. Сами же предоставляют подобные услуги, которые настойчиво рекламируют. А затем смущаются и осуждают тех, кто ими пользуется.
– На чай, – протянул ей купюру, и пошел к лифту.
Девушка стоит около двери, и жует жвачку: размалевана, но хоть одета прилично, а не в леопардовое платье и ботфорты. Сойдет.
– Я Наташа.
– Влад. Иди в душ, – сказал, и сам уже пожалел, что вызвал ее.
Так себе отвлечение, ведь именно сейчас я понял, что нужно делать – ответить за смерть моей сестры, отомстить Вере, уничтожить ее.
– Может, сначала…– девушка с намеком кивает вниз, и опускается передо мной на колени.
– Да, – выдохнул, наматывая светлые волосы на ладонь. И закрыл глаза.
***
ВЕРА
Мерзавец!
Подонок!
Самая настоящая сволочь!
Все эти, как и более неприличные и матерные эпитеты крутились в моей голове и бессонной ночью, и утром, пока я шла к больнице.
Влад просто больной ублюдок, который не в состоянии простить былые обиды. Да, он стал не единственным ребенком в семье, когда появилась я. И не вся любовь ему стала принадлежать, но стоит ли из-за этого ненавидеть?
Можно ли ненавидеть из-за банальной ревности?
Выходит, что можно. Ненавидеть, и лелеять свою ненависть, как самую великую ценность.
– Не стоит думать о нем, Влад просто жалок, – сказала самой себе, открывая перед смутно знакомой бабулькой дверь в больницу. И сама уже была готова зайти следом, но услышала знакомый голос:
– Вера!
Обернулась, и увидела его – Влада. Стоит, в темных джинсах и черной майке, сам он – черное пятно среди прекрасного июля и посреди всей моей жизни. Лишь волосы и глаза светлые. Буравит своим жутким взглядом – красивым и страшным. Я с детства их боялась – глаз его, но думала, что справилась со своим страхом, а сейчас вот снова бежать хочется. Скрыться, как можно скорее, чтобы он не смотрел так, чтобы ушел, уехал из нашего города.
И чтобы все стало так, как раньше было: я и мама. Никто нам не нужен больше!
– Привет.
– Привет.
– Ты же сказал, что не придешь.
– Я передумал, – сказал, приближаясь ко мне – медленно, как хищник. Да он и есть хищник, понимаю я вдруг, и еле сдерживаюсь, чтобы не прикрыть горло руками, чтобы не вцепился.
– С чего вдруг?
– Я не имею право навестить мать?
Нет, не имеешь. Ты ее предал! Я ее дочь, а ты – никто.
Но, разумеется, я не решаюсь сказать все это, и лишь киваю.