Ты, и никто другой
Шрифт:
Это раньше он мог позволить себе такую роскошь — повторять горестно, а то и с надрывом, что терять ему здесь больше нечего. Теперь, когда «золотой камушек» лежал в пяти метрах от металлических «ёжиков», а правая рука ещё хранила ощущение порыва сухого тёплого ветра, подобные фразы всуе употреблять не стоило.
Так что же ему предстоит здесь оставить такое, о чём он ещё пожалеет?
Любимую работу? Она не любимая, она просто досконально изученная. А с любимой работой у него ни черта не вышло…
Друзей? Нет их у него — остались одни сослуживцы да собутыльники. Впрочем,
«Матери сообщат обязательно. Ну ничего, отчим ей особенно горевать не позволит…»
«Денис? Его у меня отняли. Ладно, ладно… Сам у себя отнял. Знаю. Всё отнял у себя сам: и семью, и друзей, и работу… Что от этого меняется? Нет, ничего я не потеряю, да и другие мало что потеряют, если меня не станет…»
«…А ребята будут жалеть, а у Ленки уже всерьёз начнутся неприятности, а у жены угрызения совести, а мать всё равно приедет… Да, пожалуй, инсценировка самоубийства не пройдёт. Начинать с подлости нельзя… Тогда такой вариант: всё подготовить, уволиться, квартиру и барахло официально передать жене и якобы уехать в другой город…»
Внезапно лицо Андрея приняло удивлённое выражение. Казалось, что он сейчас оскорблённо рассмеётся.
Оказывается, его побег можно было рассматривать ещё с одной точки зрения. Раньше это как-то не приходило в голову: мелкий подонок, бежавший от алиментов в иное время…
Андрей не рассмеялся — ему стало слишком скверно.
«Чистеньким тебе туда всё равно не попасть, — угрюмо думал он, глядя, как на висячее крылечко карабкается один из „ёжиков“. — Что же ты, не знал этого раньше? Что оставляешь здесь одни долги — не знал? Или что обкрадывал не только себя, но и других? Виталик, сопляк, молился на тебя. Вот ты и оставил заместителя в его лице, вылепил по образу и подобию своему…»
«Ёжик» покрутился на верхней ступеньке, в комнату войти не решился, упал в траву и сгинул. Закопался, наверное.
Андрей поднялся и подошёл к «окошку».
А что если наведаться туда прямо сейчас? Пока никого нет. Страшновато? Кажется, да.
«В конце концов, должен же я убедиться… — подхлестнул он себя. — А то сложу стенку, и выяснится, что туда можно только руку просовывать да камушки кидать… Кстати, камушек надо вынуть. Нашёл что бросить, идиот!»
Андрей присел на корточки и некоторое время рассматривал овал синего неба. Потом осторожно приблизил к нему лицо, и волосы коснулись невидимой плёнки.
Он отодвинулся и тревожно осмотрел руку. Вроде без последствий… Хотя одно дело рука, а другое — мозг. Где-то он что-то похожее читал: кто-то куда-то сунулся головой, в какое-то там мощное магнитное поле — и готово дело: вся информация в мозгу стёрта. И отпрянешь ты от этой дыры уже не Андреем Скляровым, а пускающим пузыри идиотом…
Сердце билось всё сильнее и сильнее. Андрей не стал дожидаться, когда придёт настоящий страх, и рывком подался вперёд и вверх. Щекотное кольцо скользнуло по черепу и сомкнулось на шее, но это уже была ерунда, уже ясно было, что оно безвредно. Андрей выпрямился, прорываясь навстречу звукам, солнцу, навстречу тёплому степному ветру.
И
— А-а-а!.. — на одной ноте отчаянно и тоскливо кричало что-то. Именно что-то. Человек не смог бы с таким одинаковым невыносимым отчаянием, не переводя дыхания, тянуть и тянуть крик.
Глаза у Андрея были плотно зажмурены, как у неопытного пловца под водой, и ему пришлось сделать усилие, чтобы открыть их. Он увидел жуткое серое небо — не мглистое, а просто серое, с тусклым белым солнцем.
В лицо ударил ветер, насыщенный песком. Песок был везде, тоже серый; он лежал до самого горизонта, до изгиба пересохшего русла реки. А посередине этой невозможной, словно выдуманной злобным ипохондриком пустыни торчало огромное оплавленное и расколотое трещиной почти до фундамента здание, похожее на мрачную абстрактную скульптуру.
Наверху из трещины клубилась варварски вывернутая арматура. И какая-то одна проволока в ней звучала — тянула это односложное высокое «а-а-а!..», и крик не прекращался, потому что ветер шёл со стороны пересохшего русла ровно и мощно.
Наконец Андрей почувствовал ужас — показалось, что мягкая невидимая горловина, охватывающая плечи, сначала незаметно, а потом всё явственней начала засасывать его, стремясь вытолкнуть туда — на серый обструганный ветром песок.
Он рванулся, как из капкана, с треском влетел спиной в фанерные обломки, расшиб плечо.
…А там, среди летней жёлто-серебристо-зелёной степи, снова стоял игрушечный коттеджик на металлической лапе, и высокая трава мела по нижней ступеньке висячего крылечка-трапа, а на горизонте сверкала излучина реки, не совпадающая по форме с только что виденным изгибом сухого русла.
«Вот это я грохнулся!..»
Шумно барахтаясь в обломках, встал. Держась за плечо, подобрался поближе к миражику, заглянул сверху. Камушек лежал на месте. Серого песка и бесконечного вопля проволоки, после которого каменная коробка звенела тишиной, просто не могло быть.
— Значит, плёночка, — медленно проговорил Андрей. — Ах ты, плёночка-плёночка…
А он-то считал её безвредной! Что же это она сделала такое с его мозгом, если все его смутные опасения, которые он и сам-то едва осознавал, вылепились вдруг в такой реальный пугающий бред!.. Самое обидное: выпрямись он до конца — пустыня наверняка бы исчезла, снова появился бы коттеджик, река, полупрозрачные спирали на том берегу…
Андрей машинально провёл ладонью по лицу и не закончил движения. Между щекой и ладонью был песок. Жёсткие серые песчинки.
Тяжёлое алое солнце ушло за горизонт. На тёплом синем небе сияли розовые перистые облака. Полупрозрачные спирали за рекой тоже тлели розовым. Но всё это было неправдой: и облака, и спирали, и речка. На самом деле там лежала серая беспощадная пустыня с мутно-белым солнцем над изуродованным ощерившимся зданием.
И можно было уже не решать сложных моральных проблем, не прикидывать, сколько потребуется времени на возведение кирпичной стенки, потому что возводить её теперь было незачем. Издевательская подробность: камушек всё-таки лежал там, в траве.