Шрифт:
А.П.ЧЕХОВ
ТЫ И ВЫ
Седьмой час утра. Кандидат на судебные должности Попиков, исправляющий должность судебного следователя в посаде N., спит сладким сном человека, получающего разъездные, квартирные и жалованье. Кровати он не успел завести себе, а потому спит на справках о судимости. Тишина, Даже за окнами нет звуков. Но вот в сенях за дверью начинает что-то скрести и шуршать, точно свинья вошла в сени и чешется боком о косяк. Немного погодя дверь с жалобным писком отворяется и опять закрывается. Минуты через три дверь вновь открывается и с таким страдальческим писком, что Попиков вздрагивает и открывает глаза.
– Кто там?
–
В дверях показывается паукообразное тело - большая мохнатая голова с нависшими бровями и с густой растрепанной бородой.
– Тут господин следователев живет, что ли?
– хрипит голова.
– Тут. Чего тебе нужно?
– Поди, скажи ему, что Иван Филаретов пришел. Нас сюда повестками вызывали.
– Зачем же ты так рано пришел? Я тебя к одиннадцати часам вызывал!
– А теперя сколько?
– Теперь еще и семи нет.
– Гм... И семи еще нет... У нас, вашескородие, нет часов... Стало быть, ты будешь следователь?
– Да, я... Ну, ступай отсюда, погоди там... Я еще сплю...
– Спи, спи... Я погожу. Погодить можно.
Голова Филаретова скрывается. Попиков поворачивается на другой бок, закрывает глаза, но сон уж больше не возвращается к нему. Повалявшись еще с полчаса, он с чувством потягивается и выкуривает папиросу, потом медленно, чтобы растянуть время, один за другим выпивает три стакана молока...
– Разбудил, каналья!
– ворчит он.
– Нужно будет сказать хозяйке, чтобы запирала на ночь дверь.
– Ну, что я буду делать спозоранку? Черт его подери... Допрошу его сейчас, потом не нужно будет допрашивать.
Попиков сует ноги в туфли, накидывает поверх нижнего белья крылатку и, зевая до боли в скулах, садится за стол.
– Поди сюда!
– кричит он.
Дверь снова пищит, и на пороге показывается Иван Филаретов. Попиков раскрывает перед собой "Дело по обвинению запасного рядового Алексея Алексеева Дрыхунова в истязании жены своей Марфы Андреевой", берет перо и начинает быстро, судейским, разгонистым почерком, писать протокол допроса.
– Подойди поближе, - говорит он, треща по бумаге пером.
– Отвечай на вопросы... Ты Иван Филаретов, крестьянин села Дунькина, Пустыревской волости, сорока двух лет?
– Точно так...
– Чем занимаешься?
– Мы пастухи... Мирской скот пасем...
– Под судом был?
– Точно так, бал...
– За что и когда?
– Перед святой из нашей волости троих в присяжные заседатели вызывали...
– Это не значит быть под судом...
– А кто его знает! Почитай, пять суток продержали...
Следователь запахивается в крылатку и, понизив тон, говорит:
– Вы вызваны в качестве свидетеля по делу об истязании запасным рядовым Алексеем Дрыхуновым своей жены. Предупреждаю вас, что вы должны говорить одну только сущую правду и что все, сказанное здесь, вы должны будете подтвердить на суде присягой. Ну, что вы знаете по этому делу?
– Прогоны бы получить, вашескородие, - бормочет Филаретов, - двадцать три версты проехал, а лошадь чужая, вашескородие, заплатить нужно...
– После поговоришь о прогонах.
– Зачем после? Мне сказывали, что прогоны надо требовать в суде, а то потом не получишь.
– Некогда мне с тобой о прогонах разговаривать!
– сердится следователь.
– Рассказывай, как было? Как Дрыхунов истязал свою жену?
– Что же мне тебе рассказывать?
–
– Очень просто, драка была!.. Гоню я это, стало быть, коров к водопою, а тут по реке чьи-то утки плывут... Господские оне или мужицкие, Христос их знает, только это, значит, Гришка-подпасок берет камень и давай швырять... "Зачем, спрашиваю, швыряешь? Убьешь, говорю... Попадешь в какую ни на есть утку, ну и убьешь..."
Филаретов вздыхает и поднимает глаза к потолку.
– Человека и то убить можно, а утка тварь слабая, ее и щепкой зашибить можно... Я говорю, а Гришутка не слушается... Известно, дите молодое, рассудка - ни боже мой... Что ж ты, говорю, не слушаешься? Уши, говорю, оттреплю! Дурак!"
– Это к делу не относится, - говорит следователь.
– Рассказывайте только то, что дела касается...
– Слушаю... Только что, это самое, норовил я его за ухи схватить, как откуда ни возьмись Дрыхунов... Идет по бережку с фабричными ребятами и руками размахивает. Рожа пухлая, красная, глазищи наружу лба выперло, а сам так и качается... Выпивши, чтоб его разодрало! Люди еще из обедни не вышли, а он уже набарабанился и черта потешает. Увидал он, как я мальчишку за ухо хватаю, и давай кричать: "Не смей, говорит, христианскую душу за ухи трепать! А то, говорит, влетит!" А я ему честно и благородно... по-божески. "Проходи, говорю, мимо, пьяница этакая". Он осерчал, подходит и со всего размаху, вашескородие, трах меня по затылку!.. За что? По какому случаю? "Какой ты такой, спрашиваю, мировой судья, что имеешь полную праву меня бить?" А он и говорит: "Ну, ну, говорит, Ванюха, не обижайся, это я тебя по дружбе, для смеху. На меня, говорит, нынче такое просветление нашло... Я, говорит, так об себе понимаю, что я самый лучший человек есть... я, говорит, двадцать рублев жалованья на фабрике получаю, и нет надо мной, акроме директора, никакого старшова... Плевать, говорит, желаю на всех прочих! И сколько, говорит, нынче много разного народу перебито, так это видимо-невидимо! Пойдем, говорит, выпьем!" - "Не желаю, говорю, с тобой пить... Люди еще из обедни не вышли, а ты - пить!" А тут, которые прочие ребята, что с ним были, обступили меня, словно собаки, и тянут: "Пойдем да пойдем!" Не было никакой моей возможности супротив всех идтить, вашескородие. Не хотел пить, а потом, чтоб их ободрало!
– Куда же вы пошли?
– У нас одно место!
– вздыхает Филаретов.
– Пошли мы на постоялый двор к Абраму Мойсеичу. Туда всякий раз ходим. Место такое каторжное, чтоб ему пусто! Чай, сам знаешь... Как поедешь по большой дороге в Дунькино, то вправе будет именье барина Северина Францыча, а еще правее Плахтово, а промеж них и будет постоялый двор. Чай, знаешь Северина Францыча?
– Нужно говорить вы... Нельзя тыкать! Если я говорю тебе... вам вы, то вы и подавно должны быть вежливым!
– Оно конечно, вышескородие! Нешто мы не понимаем? Но ты слушай, что дальше... Приходим это к Абрамке... "Наливай, говорит, за мои деньги!"
– Кто говорит?
– Да этот самый... Дрыхунов то есть! "Наливай, кричит, такой-сякой, а то бочке дно вышибу! На меня, говорит, просветление нашло!" Выпили мы по стаканчику, потом малость погодили и еще выпили, да этаким манером в час времени стаканов, дай бог память, по восьми слопали! Мне что? Я пью, мне и горя мало: не мои деньги! Хоть тыщу стаканов подноси! Я, вашескородие, нисколько не виноват! Извольте Абрама Моисеича допросить.