Ты теперь моя

Тодорова Елена

— Давно это у тебя?

— А? Что?

Заворачивается в одеяло, словно ей холодно, и прикрывает глаза, явно с расчетом еще поспать.

— Рвёт тебя давно?

— Второй день, — признается после небольшой паузы. — До этого немножко подташнивало. Сейчас посплю, и пройдет.

— Не думала, почему?

— У меня в детстве пару раз бывало на нервной почве. Папа даже в больницу водил. Сказали, психогенное, — подмечаю, что слишком много она этих пауз берет. Словно за дыханием следит. — Я сейчас много нервничаю из-за экзаменов. И еще

за Ритку. У нее результаты скоро.

— Юля, — пытаюсь смягчить охрипший голос. — Когда у тебя последний раз были месячные?

Она смеется. Открывая глаза, смотрит на меня и снова смеется.

— Ну, при чем здесь это, Саульский? Подумал, что я беременна? Нет, — мотает головой. — Я же сто лет на таблетках.

Мне, в отличие от нее, совсем не до веселья. Напротив, по новой разбирает тревога.

— Когда, Юля? Не припоминаю, чтобы это было недавно.

— Да было все! Вовремя, — схватив с тумбочки телефон, роется в календаре. — Шестнадцатое мая… Потом… М-мм, сейчас какое?

У меня в груди все обрывается.

— Четвертое июля, Юля.

— Ну, вот еще… Тринадцатое июня отмечено. Один день, правда. Но что-то же было… Слабо, но Ирина Витальевна сказала, что при приеме «оральных» такое случается. Эндометрий истончается, — сыплет какими-то терминами. — Я начала новую пачку, как положено, и нормально принимаю. Строго по времени.

Пиздец просто…

Откидывая одеяло, встаю с кровати.

— Собирайся. Мы едем в клинику.

Юля продолжает спорить и что-то доказывать, но у меня не хватает никакой выдержки ее слушать. Выхожу из комнаты, чтобы немного прийти в себя. Не помогают ни свежий воздух, ни никотин.

Заставляю ее позавтракать. Но и за столом мы оба, судя по всему, ни о чем другом думать не способны. Пересекаемся взглядами и сходим с ума от сомнений и предположений. Семен полчаса расписывает какие-то планы, они все уходят мимо меня.

— Вы недолго? Есть важный момент. Нужно собрать людей.

— К одиннадцати собери. Думаю, успею.

В клинике нас принимают без проволочек. Врач встречает Юлю лично, с улыбкой интересуется, как дела, и приглашает в кабинет. Меня же просят оставаться за дверью. Я и не рвусь внутрь. Даже в коридоре, обклеенном чередой странных уродских плакатов, в компании брюхатых баб, чувствую себя хуже некуда.

Это длится недолго, наверное. Возможно, минут пятнадцать. Может, меньше… Но ожидание знатно наматывает нервы. Перетирает их в порошок. Нещадно жжет все важные соединения. Коротит и искрит.

— А вы планируете или в счастливом ожидании?

Не сразу понимаю, что вопрос адресован мне.

— Что планируем? — машинально прослеживаю за круговыми движениями ладони на раздутом животе.

— Ребеночка. Планируете, наверное?

От необходимости как-то реагировать на вопросы женщины-шара меня избавляет открывшаяся дверь:

— Входите.

Смазанным периферийным зрением отмечаю, что врач улыбается. Это должен быть хороший знак. Но затем я вижу сидящую на кушетку

Юлю и понимаю, что ни хрена хорошего здесь уже не будет.

Сейчас она кажется мне такой маленькой. Стопы до пола не достают.

— Я, скорее всего, что-то напутала с таблетками, — проговаривает едва слышно.

Врач просит ее лечь, а меня присесть на стул рядом. Но я не могу пошевелиться. Так и стою, пока на черно-белом экране не появляется размытая пульсирующая точка.

— Ну, что ж, дорогие мои, я вас поздравляю. Как я Юле и сказала — семь недель беременности.

Грудь прошивает всполохами горячих эмоций. Сердце разгоняется, готовое сорваться с венозных канатов. А я всё смотрю на порозовевшую от растерянности и волнения Юлю и пытаюсь понять, как всё это исправить.

— Но есть проблемы. Надо сейчас получить кое-какую медикаментозную поддержку и…

Мысль о том, что нечто неправильное происходит в теле моей Юльки, раздирает меня на куски. Хочу взять ее на руки и унести прочь из этой ебаной богадельни. Защитить. Спрятать. Укрыть от всех и вся.

Но, увы, это не решит проблему. Она внутри нее.

Казню себя сотню тысяч раз подряд. Этого не должно было произойти. Мне нужно было быть осторожнее, не полагаться только на таблетки. Я же понимал, что они не дают полной гарантии. Обязан был предопределить риски. Обязан.

— Юленька, вы не волнуйтесь. Ситуация не критическая. Нужно будет полежать недельку, покапаться, понаблюдаться… Вам у нас понравится. Обещаю.

Что-то внутри меня ломается.

Я взрослый мужчина. Я огромный перекачанный мудак, который способен к ебаной матери вырубить одним ударом практически любого. Но эта новость, эта проблема, запускает в моей груди огромный скоростной пропеллер. Его лопасти перебивают все — жизненно важные органы и артерии, мышцы и кости. Они задевает душу.

— Как это можно остановить? — прочищая горло, охрипшим голосом обращаюсь непосредственно к доктору. — С минимальными рисками. И, естественно, безболезненно.

Не хочу, чтобы ей было больно. Не хочу, чтобы это происходило с ней. Не хочу.

Но Юля, очевидно, по-другому воспринимает ситуацию. Вскакивает с кушетки.

— Что? О чем ты, Рома? Ты… Ты… Я не стану делать аборт!

Безусловно, я понимаю, она находится в шоке, ей страшно и, мать вашу, вероятно, больно. Ею руководят эмоции, а не трезвое мышление.

Ладно… Нормально…

Я, как обычно, буду тем, кто примет решение и возьмет на себя за него ответственность.

— Давайте все же пройдем в палату, — встревает докторша, прежде чем я нахожу нужные слова, чтобы ответить. — Там вы сможете поговорить спокойно.

Но спокойно, конечно же, не получается. Едва дверь закрывается, отсекая нас от реальности, мы будто в какую-то топь проваливаемся. Юля сходу кричит:

— Как ты можешь?

Ловлю ее руками. Придерживаю за плечи. Очень осторожно касаюсь, только теперь понимая, что должен был делать так изначально.