Ты у него одна
Шрифт:
– Кем же я могла стать? – скорее по инерции, чем из интереса, спросила Эльмира, высвобождая свое лицо из его рук и поднимаясь с места.
– Женой… – Он уронил себя, обмякшего, на стул и, опершись подбородком о сцепленные в замок пальцы, злобно зашипел: – Целовал тебя, любил до изнеможения, зная, что ты не со мной. Знала бы ты, как это мучительно! А ты… Ты, сука, даже ни разу усилия над собой не сделала. Даже не попыталась ни разу. Хоть бы раз коснулась меня как мужика.
– А как же я тебя касалась?! Ты что-то того, перегибаешь, дорогой. – Эльмира поставила в раковину тарелку с нетронутым бульоном и пустила воду из крана.
– Ты меня?! Я для тебя был
Она испугалась. По-настоящему испугалась. Данила впервые за время совместного проживания заговорил с ней так. Были ссоры, сцены с упреками, со слезами. Но такой обреченности в его голосе она не слышала никогда прежде.
– Слушай, Данила, – начала она осторожно, закрывая кран и поворачиваясь к нему лицом. – Может, тебе полечиться?
– Зачем? – Он криво ухмыльнулся. – Я не ищу забвения в вине. Если ты так думаешь, то ошибаешься. Я просто… Я просто доживаю свой век. Так, кажется, ты тогда сказала.
– Слушай, ну если тебе так невмоготу рядом со мной, может быть, нам проще развестись?
Ей не следовало говорить так. Она поняла это, едва успев вымолвить. Поняла по его оскаленным в злобной ухмылке зубам. По его сжавшимся кулакам и напряжению, охватившему его плечи.
– Хрен ты угадала, куколка! Хрен ты угадала! Я не облегчу тебе задачу, ни за что! Развода не получишь!.. Денег дай…
Безропотно отстегнув ему очередную парочку сотенных бумажек, Эльмира проследила, как он идет в прихожую. Вдевает в рукава куртки трясущиеся с похмелья руки. Как, косясь настороженно в ее сторону, открывает дверь. И уходит.
«Пусть он никогда больше не вернется! – молила она в душе. – Пусть он никогда не придет больше сюда!»
Но он приходил. Снова и снова она находила его почти бездыханное тело на пороге квартиры. Снова и снова втаскивала его в дом и оставляла на полу прихожей. Затем запиралась в своей спальне. Засыпала, моля всевышнего об избавлении. А наутро опять-таки давала Даниле денег и ждала вечера.
Однажды он не пришел. Эльмира уснула, не дождавшись дежурного звонка в дверь. Проснувшись под утро, она пошла в прихожую. Куртки мужа на вешалке не было. Эмма накинула цепочку и осторожно приоткрыла дверь. На пороге никого. Зато из-за двери квартиры напротив раздавались характерные для затянувшегося застолья звуки. Нестройный хор голосов выводил что-то про ямщика. Кто-то надрывно хохотал. Звенела посуда, слышалась отборная матерщина.
Эльмира хлопнула дверью и, привалившись к ней спиной, ненадолго задумалась. Итак, ее благоверный решил проводить свои балаганные посиделки в непосредственной близости от ее, вернее их, жилища. Был ли тут какой-нибудь умысел, или ему просто не хотелось отягощать себя проблемой поиска забегаловки, пойди угадай. Но ей отчего-то стало жутко обидно. Ну ничего ведь нет святого за душой у мерзавца! Мать не так давно умерла, а жила трудно, все для него старалась, себя забывала. Хотя бы в память о ней мог быть поосмотрительнее и не тащить всякий сброд под ее крышу. И тут вдруг ей захотелось посмотреть на весь этот сброд. Кого выбрал себе в друзья ее непонятый и нелюбимый? Кто стал для него той отдушиной, какой ей не удалось стать прежде, да, видно, уже и не стать никогда…
Она скинула пижаму и прямо на голое тело натянула спортивный костюм. Провела щеткой по волосам.
Дверь была не заперта на замок, а лишь прикрыта. Господа отдыхающие настолько были уверены в том, что их никто не посмеет потревожить, что даже не потрудились накинуть цепочку.
Неслышно проникнув в квартиру покойной Веры Васильевны, Эльмира прислушалась.
Так, всех присутствующих, по всей видимости, человек пять-шесть, не больше. Двое из них, в том числе одна особа женского пола, продолжают гнусавить про ямщика, замерзающего в снегах. Кто-то из мужчин, по голосу довольно-таки молодой, посылал кого-то по адресу в весьма витиеватых комбинациях. Еще пара голосов отспаривала козырного туза. Данилы слышно не было.
Осторожно ступая на цыпочках, она сначала заглянула в комнату. Там было пусто. Диван. Кровать. Все в том же виде, что и пару дней назад, когда она сюда заходила. Разве что появилась кипа газет на столике у старенького телевизора.
Эмма развернулась и пошла в кухню. Здесь ее не ждали, это точно. В кухне мгновенно стало тихо. Шесть пар пьяных глаз какого-то серовато-мутного оттенка воззрились на нее.
– Здрасте, – первой нашлась полуголая девица, сидевшая справа от Данилы и обвивавшая его шею рукой. – Ты кто такая?
Общество, подбодренное ее находчивостью, разом зашумело, задвигало стаканами и стульями, освобождая ей место.
– Садись, коли зашла. – Данила криво ухмыльнулся ей, не сделав никаких попыток скинуть с себя руку чужой женщины. – Выпей вот с нами. Не побрезгуй.
– Данила, а че за телка воще? – Сидевший ближе всех к выходу блондин скосил на нее блудливые глаза. – Ровная какая, гладкая…
Он опять не сделал никаких телодвижений, чтобы оградить ее от чужого хамства. Лишь продолжал ухмыляться, рассматривая на удивление трезвым взглядом (в сравнении с остальными, конечно…).
– Что здесь происходит? – стараясь говорить спокойно, поинтересовалась Эльмира и прислонилась спиной к дверному косяку. Прислонилась, чтобы почувствовать хоть какую-то опору для себя в этой комнате. Чтобы не сорваться и не броситься на весь этот сброд с кулаками и не начать пинать их, выдворяя вон. Чтобы не впиться ногтями в заплывшие глаза этой девки, что так по-хозяйски обнимает ее мужика за шею. – Данила, объясни мне, что здесь происходит?
– Дэн, – омерзительно гнусавым голосом закапризничала барышня. – Что за телка такая?! Чего она приперлась, когда ее сюда никто не звал?! Чего она к тебе липнет? Ведь ты мой, Дэнечка, мой!
После этих слов, совершенно не стесняясь присутствующих, девка задрала короткую, сильно декольтированную маечку, обнажила пару огромных смуглых грудей и вдруг оглушительно заржала.
Собутыльники ее поддержали. Нет, конечно же, раздеваться никто не стал. Они просто захохотали в унисон с ней. Омерзительным, издевательским, унижающим Эльмиру смехом. Кто-то даже засвистел, заметив ее столбнячное состояние. На нее и в самом деле нашло что-то вроде столбняка. Все звуки слились и поплыли вокруг ее головы, больно ударяя в уши. Она переводила глаза с одного перекошенного смехом лица на другое, но почти не различала их черт. Изображение расплывалось, отчего-то сфокусировавшись на паре темных сосков бесстыжей девицы, которая ловила теперь упирающуюся руку Данилы и все норовила прижать ее к своему обнаженному телу.