Ты, уставший ненавидеть
Шрифт:
– Написали? – Зоркие глаза энкаведиста, похоже, разглядели аккуратную стопку исписанных страниц. – Вот и хорошо, Юрий Петрович, вот и замечательно. А я вам кое-что принес… «Костя» раскрыл портфель, долго в нем копался и достал оттуда серую папку.
– Узнаёте? Юрий узнал сразу. Это была его работа по дхарскому эпосу, которую он так и не успел закончить. – Вот, прошу. Будет время – допишете. Я, признаться, не утерпел – прочел…
– По долгу службы? – не удержался Орловский.
– Ну конечно! Именно по долгу службы. – Улыбка
– Так эпос тоже не издан, – пожал плечами Орловский.
– Вот-вот. Это плохо…
– То есть? – «Костя» не уставал удивлять. – Он же феодально-байский и вообще классово чуждый!
Константин вновь улыбнулся – весело и немного снисходительно:
– Юрий Петрович, эпос – голос народа. Он не может быть классово чуждым. Другое дело, в процессе записи и редактирования в него были внесены искажения. Ведь «Гэгхэну-цорху» был сильно обработан в пятнадцатом веке, может, даже полностью изменен, разве нет?
Вот это да! Это была мысль, которую в свое время поддерживал сам Орловский. Но об этом нигде не писалось! Это говорилось на заседании сектора, среди своих!
«Костя» глядел на него, продолжая ухмыляться, и Юрий не выдержал:
– Но ведь эти изменения, если они и были, касались не роли трудового народа, а идеологических мотивов. Те, кто редактировал эпос при Фроате и Гхеле, могли убрать разделы, где говорилось о роли старого жречества, о старых богах.
– Но, Юрий Петрович! – Улыбка сменилась откровенным недоумением. – Ведь тогда складывалось дхарское государство, и тот же Фроат мог приказать убрать все, что касалось жизни племен до объединения, ну и, естественно, народной борьбы против новой власти!
Нокаут. Не потому, что подобное предположение было непременно справедливым. Дело в другом – это его собственный аргумент, который Орловский высказал тогда же на дискуссиях в секторе. Высказал – но нигде не записал. А «Косте», выходит, известно даже об этом! Да, Терапевт прав: в Большом Доме работают не только дураки и фанатики.
Осторожнее, Юрий, осторожнее… «Костя» вновь улыбнулся, как бы подводя черту в научном споре, и торжественно извлек из портфеля огромную пачку бумаг. – А это узнаете?
Вначале Орловский ничего не понял. Написано по-дхарски. Мелкий, неразборчивый почерк – знакомый, неоднократно виденный. Юрий быстро перевернул крайний листок и невольно вздрогнул:
– Это… книга Родиона Геннадьевича! «Дхарская мифология»!
– Она самая, Юрий Петрович. Сказано это было безо всякой усмешки – холодно и твердо.
– Я… я думал, она пропала!..
– У нас ничего не пропадает. Как видите, пригодилась. Я ее для чего вам принес – чтоб вы прочитали, подумали. А там и побеседуем. Не возражаете?
– Нет… конечно, нет… – На минуту Юрий забыл, где он и что с ним. Работа учителя, которую он считал сгинувшей навеки!
– Вижу, уже увлеклись, Юрий Петрович. – «Костя», похоже, был доволен. Ну, читайте, мешать не буду. А я покуда ваше творение, так сказать, осилю. Кстати, Юрий Петрович…
– Да? – Орловский еле заставил себя оторваться от рукописи.
– Не для службы, а так – ради любопытства. Почему вас Орфеем величали? Вы ведь вроде не музыкант?
Сердце дернулось, к горлу подступил комок, кончики пальцев мгновенно оледенели. Удар был не только неожиданным. Он был точным – точнее некуда… Орфеем называла его Ника – иногда, в шутку. Но беда в том, что Орфеем называл его и Терапевт. «Орфей» – это была кличка Орловского в той маленькой нелегальной группе, которая уже несколько лет существовала в Столице, под самым носом Большого Дома…
6. ПРЕМЬЕРА
На премьеру пришлось идти все же вдвоем. Прохор Карабаев прислал из Тамбова лаконичную телеграмму, в которой просил продлить командировку: лейтенант собирался зачем-то в Минск. Пустельга повертел в руке бланк, велел отстучать Карабаеву «добро», рассудив, что лейтенант – человек серьезный и едва ли будет зря транжирить государственные деньги. Итак, Ахилло сходил в театральную кассу, которая, как выяснилось, находилась на втором этаже Главного Управления, и вскоре вернулся с билетами.
– Пятый ряд, в середине, – не без торжественности в голосе сообщил он. Цените, отец-командир!
– А, хорошо. – Сергей в очередной раз разглядывал размашистую резолюцию наркома на своей докладной. «Разрешаю. Н. Ежов». Им разрешили внутреннее расследование… Похоже, если бы он попросил батальон Осназа, ему тоже не отказали бы.
Таинственный человек в капюшоне – товарищ Иванов – отвечал за свои слова…
– Что? – Пустельга взглянул на билеты и улыбнулся: – Пятый ряд? Михаил, да вам цены нет!
– Вот именно, – усмехнулся Ахилло. – Никто не ценит… Ладно, брюки гладить? В штатском пойдем? Приличного костюма у Сергея не было, но признаваться в подобном не хотелось.
– Ну… в штатском так в штатском. А какая пьеса-то? Ахилло воздел руки вверх с выражением полного недоумения:
– Ну, отец-командир! Ну вы и заработались! Вся Столица только об этом и говорит! В «Правде» же написано! Увы, дни были настолько горячие, что даже в «Правду» Сергей не заглядывал. Ахилло вздохнул:
– Пьеса в трех действиях, именуемая «Кутаис», сочинение известного драматурга Афанасия Михайловича Бертяева. Посвящена молодым годам и началу революционной деятельности товарища Сталина.