«Ты все же мой!» (Каролина Павлова)
Шрифт:
Вообще все творчество Павлова грешило риторической велеречивостью, с которой он описывал жгучие страсти обиженного жизнью человека, сознающего постыдность своей завистливости и своего холопства, а также ядовитым скепсисом и презрением к «мечтательности», по сути, неотделимым от привычки мечтать. «Талант г-на Павлова выше его произведений», – заключал ту неизданную рецензию Пушкин. То же можно сказать и о жизни сего господина: он сумел прожить бы жизнь, пожалуй, замечательную, да не удалось. Хотя поначалу все складывалось и в браке, и в творчестве не так уж плохо.
Каролина не могла забыть салона княгини Зинаиды Волконской и, обретя большие деньги, немедленно устроила салон у себя. Пусть ему недоставало блеска и шика, которых от рождения не было и у самой Каролины, однако она была
Правда, Лермонтова, к примеру, манило больше общение с Павловым, чем с Каролиной Карловной. Николай Филиппович, поскольку делал своими героями бывших крепостных, прослыл вольнолюбивым литератором, снискавшим не только одобрительные отзывы Белинского и Чаадаева, но зато и удостоившимся неудовольствия российского самодержца Николая Павловича. Тому не понравилась повесть «Ятаган», воспроизводящая нравы воинского быта, – наилучшая рекомендация.
Именно в доме Павловых и провел Лермонтов свой последний в Москве вечер в июле 1840 года. Польщенная хозяйка пыталась успокоить этого вечного скитальца и мизантропа, не умеющего любить, не умеющего быть любимым. Однако Лермонтов уехал печальным – ведь он отправлялся на войну, на Кавказ…
Не в последнюю очередь делало салон Павловых столь популярным то, что Каролина Карловна великолепно принимала гостей благодаря своему богатству. Ее можно было назвать какой угодно, но только не скупой. А неустанные попытки достигнуть уровня Волконской заставляли ее безудержно сорить деньгами (что встречало горячее одобрение ее мужа, который обожал пустить пыль в глаза – особенно за чужой счет).
Спустя много лет Афанасий Фет вспоминал о литературных чайных вечерах в доме Павловых и о его хозяйке: «Там все, начиная от роскошного входа с парадным швейцаром и до большого хозяйского кабинета с пылающим камином, говорило если не о роскоши, то по крайней мере о широком довольстве… По моей просьбе она читала мне свое последнее стихотворение, и я с наслаждением выслушивал ее одобрение моему».
Кстати сказать, Каролина с годами начала понимать, что держать открытый и хлебосольный дом может любая мещанка, а вот чтобы женщина привлекала мужчин, в ней должна быть загадка. Роковая любовь, разбитое сердце, легкий налет меланхолии, тень печали на челе – эти маленькие ухищрения никогда не выходили из моды и использовались мадам Павловой столь же умело, как серьги, фермуары, банты и перстни с браслетами. Особенно серьги она отчего-то любила, и, когда томно покачивала головой, легкий перезвон одухотворял общую задумчивость ее мины. А насчет творчества… Нетрудно угадать, что наилучшим, наивыигрышным предметом, придающим стихам Каролины этот легкий налет загадочности, меланхолии и даже где-то тоски, оставался сердечный друг ее далекой юности, олицетворение самого романтического из всех романтических героев – Адам Мицкевич.
Тебе все то, чему нет выраженья.И мысль, и вздох, доверенный судьбе.Надежда каждая и вдохновенье.Вся жизнь моя, все существо – тебе!..Ты знал один, как женщина порою.И любит, и любимой может быть;Ты знал один, какой огонь судьбою.Зажжен в душе, желавшей чувство скрыть.О, мой любимый, дай мне право.Пить вечно радость забытья!Поэт, твоя со мною слава!Мой юный – мне любовь твоя!..Все ж здесь мы жили не случайно.И к вечности рвались душой.Мы знали глубь священной тайны.Мы зрели небо над собой.ОднаВообще Каролина взяла за правило ежегодно «отмечать» 10 ноября, ту дату, когда они с Мицкевичем объяснились в любви, несколькими строками, а чаще – целым стихотворением.
Я помню, сердца глас был звонок.Я помню, свой восторг оно.Всем поверяло как ребенок;Теперь не то – тому давно.Туда, где суетно и шумно.Я не несу мечту свою.Перед толпой благоразумно.Свои волнения таю.Уж не смущаюсь я без нужды.Уж странны мне младые сны.Но все-таки не вовсе чужды.И, слава богу, не смешны.Пусть вновь мелькнет хоть тень былого.Пусть, хоть напрасно, в этот миг.С безмолвных уст сорвется слово.Пусть вновь душа найдет язык!Она опять замолкнет вскоре, —И будет в ней под тихой мглой.Как лучший перл в бездонном море.Скрываться клад ее немой.И еще вот это – спустя год: прелестные, искренние строки тоскующей женщины, у которой все сложилось в жизни далеко не так, как хотелось бы, жалоба, словно бы прерванная на полувздохе:
К тебе теперь я думу обращаю.Безгрешную, хоть грустную, – к тебе!Несусь душой к далекому мне краю.И к отчужденной мне давно судьбе.Так много лет прошло, – и дни невзгоды.И радости встречались дни не раз;Так много лет, – и более чем годы.События переменили нас.Не таковы расстались мы с тобою!Расстались мы – ты помнишь ли, поэт? —А счастья дар предложен был судьбою;Да, может быть, а может быть – и нет!Кто ж вас достиг, о светлые виденья?О гордые, взыскательные сны?Кто удержал минуту вдохновенья?И луч зари, и ток морской волны?Кто не стоял, испуганно и немо.Пред идолом развенчанным своим?..Впрочем, в 40-е годы Каролине пока еще не на что особенно было жаловаться. У нее родился сын; эти годы были временем расцвета ее поэтического дарования. Она много писала, беспрестанно печаталась в журналах и альманахах. О ее переводах даже желчный Белинский высказывался с восторгом: «Удивительный талант г-жи Павловой переводить стихотворения со всех известных ей языков и на все известные ей языки начинает наконец приобретать всеобщую известность. Но еще лучше (по причине языка) ее переводы на русский язык; подивитесь сами этой сжатости, этой мужественной энергии, благородной простоте этих алмазных стихов, алмазных и по крепости, и по блеску поэтическому».
Да, Каролина выработала свою характерную поэтическую манеру – несколько холодноватую, но в высшей степени эффектную. Правда, злые языки болтали, она-де так упоена своим успехом, что скоро весь народ разбежится из ее салона: она совершенно зачитывает людей своими стихами и никого больше не желает слышать. Впрочем, эти пророчества не сбылись, и отнюдь не словоохотливость Каролины стала причиной грядущих печальных перемен в ее жизни…
До них, однако, было еще далеко, пока Каролина купалась в волнах успеха.