Шрифт:
Еще недавно так называемая статистическая жадность привела к тому, что линейные конторы были до отказа завалены требованиями разных статистических сведений и успевали только кое-как состряпать аршинные ведомости.
Нечто аналогичное повторяется сейчас у нас в союзной работе. Месткомы, безусловно, болеют от изобилия требуемых отчетных сведений…
Председатель месткома распечатал пакет, прочел бумагу и горько заплакал.
– Что случилось? – участливо заинтересовался секретарь, гладя председателя по голове. – Требуют, что ли?
– Требуют, – глухо прошептал председатель, – опять требуют, будь они трижды прокляты! Насчет спецодежды.
Секретарь задрожал, но быстро взял себя в руки и, мужественно прикусив губу, с деланной бодростью воскликнул:
– Ничего, Миша! Дадим сведения. Не подкачаем. Мужайся.
– Так ведь мы же еще до сих пор не дали сведений насчет спортивных состязаний, шахматных партий, лекций, увольнений, болезней, опозда…
– Ерунда! Не падай духом! Волоки сюда счеты. Будем считать. И ребята пусть все тоже считают. Эй, кто там! Казначей! Машинистка! Курьер! Живо! Да гоните сюда всех профуполномоченных. Сведения так сведения. Даешь! Одним духом все сведения дадим!
Считайте, черти! Нечего зря груши околачивать! Ну-с, Миша, что они там требуют?
Председатель заглянул в бумагу.
– Общее количество единиц спецодежды, полученной за истекшее полугодие. Характер единиц. Число мужских, женских и детских. Число годных. Число негодных. Число несоответствующих. Число соответствующих. Общее число пуговиц. Число черных пуговиц. Число белых пуговиц. Число белых пуго…
– Ладно! Довольно! Дальше сами знаем: число стираных, число нестираных, число валенок, число неваленок… Мы это все быстро! Валяйте, ребята!
Работа кипела.
– Пиши, Миша, записывай. Пятью пять двадцать пять, шестью двадцать пять – сто пятьдесят да плюс семнадцать, – итого сто шестьдесят семь валенок. Тэк-с! Теперь помножить на десять рукавиц,
– Чего одна тысяча шестьдесят семь?
– Кажется, довольно ясно: валенко-рукавиц. Пиши. Теперь дальше. С левой ноги тридцать да с правой ноги тридцать девять… Гм… будет тридцать умножить на тридцать девять. Будет одна тысяча сто семьдесят. Пиши, Миша: одна тысяча сто семьдесят.
– Чего?
– Ясно, чего: право-левых валенков…
– Василий Иванович, – кричала из соседней комнаты машинистка Манечка, – сколько у нас за прошлый месяц было сыграно шахматных партий?
– Четыреста пятьдесят две!
– Мерси! Значит, четыреста пятьдесят две шахматные партии помножить на сто двадцать опозданий и разделить на восемнадцать пуговиц… Гм… Это будет… Скажем, для ровного счета тринадцать три четверти. Товарищ председатель, скорее записывайте: тринадцать три четверти, – а то я забуду.
– Чего это тринадцать три четверти? – хрипло спросил председатель.
– Тринадцать и три четверти шахматно-пуговице-опозданий!
– Aгa.
– …Итак, из двенадцати посетителей в день вычесть четыре пишущих машинки и помножить на сорок детских заболева…
– Василий Иваныч, у меня ум за разум заходит. Скажите, сколько это будет, если помножить на восемнадцать?
– Сто восемь! Не мешайте!
– Мерси! Товарищ председатель, пишите: сто восемь женщино-мужчин за первую половину третьей стадии туберкулеза.
– Валяй, Миша! Мужайся. Что у нас там осталось? Газеты, что ли? Есть такое дело. Триста номеров «Гудка» помножить на одного начальника станции и разделить на одну четверть телеграфисто-лекции…
Поздней ночью председатель месткома, взъерошенный, без фуражки, с блуждающими глазами, ворвался в собственную свою квартиру и, зловеще захохотав, закричал жене:
– Веро-мания! Дай мне четыре с половиной ноже-вилок и две тарело-бутылки щей! А также хлебо-газету. Хи-хи-хи!
На следующий день председателя месткома бережно везли в ближайший сумасшедший дом.