Тяжёлые сны
Шрифт:
— Может быть, каждый только себя считает хорошим?
— Хорошо, кабы так…
— Мало хорошего!
Анна засмеялась. Логин сказал, улыбаясь:
— Ведь тут что утешительно? Что если все мои знакомые-хорошие люди, так в хорошие люди не трудно попасть, — я ведь знаю их, мерзавцев, — так рассуждает всякий и охотно наделяет каждого дипломом хорошего. А представить себе только, что хороших людей мало! Значит, это трудно! Ну я, положим, один хорош, остальные-подлецы. Но как же трудно удержаться в такой позиции!
— Их только? А нас с вами? — оживленно спросила Анна.
— Что ж, было время; и я считал себя и многих моих друзей альтруистами, а за что? На поверку взять, так за то только, что мы на высокие темы умели красно говорить. Теперь мне и самое это словечко долговязое, «альтруизм», нелепым кажется.
— Вы считаете себя эгоистом?
— Все-эгоисты. Люди только обманывают себя на свою же беду, когда уверяют, что возможна бескорыстная любовь.
— Вот уж это несправедливо так рассуждать: как только я перестал быть альтруистом, так и все должны быть эгоистами.
— Впрочем, я готов на уступку. Пусть будут и альтруисты, — не пропадать же слову. Но, право, это не больше как избыток питания.
— Чем же отличается добро от зла?
— А чем отличается тепло от холода или жара? Должно быть, всякое— добро произошло оттого, что нам кажется злом, при помощи какого-нибудь приспособления.
— Да это нравственная алхимия.
А рояль опять бренчал, по зале носилась пара за парою. Гомзин подскочил к Анне с преувеличенною ловкостью. Анна улыбаясь положила руку на его плечо.
Логин рассеянно следил за танцующими. Щеки дам горели, глаза блестели, женские голые плечи были красивы, но кавалеры, на взгляд Логина, были неприличны: красные, потные, скуластые лица, черные клоки волос, которые мотались над плоскими и наморщенными лбами, и выражение любезности и усердия в вытаращенных глазах. Гомзин смотрел сверху, за охровожелтую кружевную Аннину берту, туда, где она прикреплялась к корсажу темно-красным шу; Анна весело улыбалась. Все это казалось Логину глупым.
Анна вернулась и сейчас же ушла танцевать с молодым человеком в мешковато сидевшем фраке. Фамилии молодого человека Логин не знал, не знал и его общественного положения, но они считали себя знакомыми и при встречах разговаривали.
Логин хотел было уж уйти из этой пыльной залы, где музыка и свечи надоедливо веселились, — но Анна опять села рядом и сказала:
— Если б умели делать из свинца золото, чего стоило бы золото?.. Нет, благодарю вас, я устала, — ответила она пригласившему ее танцору, который от усталости имел жалкий и мокрый вид.
Закрывая вышитым веером улыбку, Анна смеющимися глазами следила за ним, пока он искал даму. Потом вопросительно взглянула на Логина. Он улыбнулся и сказал:
— Золото подешевело бы, но не стало бы для всех доступно.
— Дар-недоверчиво спросила Анна.
Опустила
— Того же достигнет и психологическая алхимия. "Искру Божию" находили в падших, а другою рукою развенчивали идеалы. И вот, резкое— различие между добрыми и злыми стерлось, мы стали жалостливы и в то же время равнодушны к тому, что прежде казалось возвышенным. Наивность утрачена, и с нею счастье!
— Точно счастье непременно глупо!
— Избранные натуры не ищут счастья и не имеют его.
— Почему? — спросила Анна, подымая на Логина удивленные глаза.
— Счастье не для них. Блаженство-для них гнусное чувство. Как пользоваться тем, что нам представил случай, когда везде так много печали, страданий!
— В страданиях есть восторг, — задумчиво сказала Анна.
— Выто это откуда знаете?
— Из опыта. И счастье всегда надо завоевать.
— Да ведь побеждают только сильные?
— Конечно, — сказала Анна.
Решительный склад ее губ показался Логину жестоким.
— А слабые? Топтать слабых, чтоб добиться счастья! Уж лучше быть побежденным. Да и наивное счастье, которым удовлетворяется людское— стадо, как трудно оно достигается! Или пробирайся к экватору степью под вьюгой, или грейся у камина. Но в степи замерзают, а у камина…
— Сердце черствеет, — тихо докончила Анна.
— Да, сердце черствеет!
— Вот как я удачно подаю реплики! — сказала Анна, смеясь.
Минутная задумчивость быстро сбежала с ее лица.
— Отвлеченный разговор в неподходящей рамке, — ответил Логин, стараясь попасть в ее тон для окончания разговора. — А знаете, кто мне из всего этого общества всех симпатичнее?
— Кто? — спросила Анна, слегка нахмуривая брови.
— Баглаев.
— Неужели! Что в нем хорошего? Болтает, врет.
— Да. Он нравится мне тем, что он самый непосредственный из мерзавцев. У него нет ничего в душе, кроме того, что ползает на языке.
Барышня с бледными глазами подошла к Анне и заговорила с нею. Логин отошел и встретил Андозерского.
— Ищу визави. Танцуешь? — озабоченно спросил его Андозерский.
— Нет, где мне!
— Так, дружище, нельзя, — что ты кисляем таким? Бери с меня пример. А я тут около Неточки занялся.
— Ну, и что ж?
— А вот надо этого актеришку проучить, Пожарского, — ухаживать вздумал. И какой он Пожарский, — просто буйский мещанин Фролов, и пьяница вдобавок, мразь этакая!
— Не все ли равно! Фролов так Фролов
— Ну да! Да, впрочем, и все здешние актеры-те же золоторотцы, босяки. Надоедят публике, перестанут сборы делать и поплетутся в другой город по образу пешего хождения, на своих подошвах, вздев сапоги на палочку. Ну, пойду искать.