Тяжелые звезды
Шрифт:
Но никогда мне даже в голову не пришло перешагнуть эту черту. Так и возили с собой повсюду самодельную полку, солдатскую кровать и еще одну кровать, подаренную мне знакомым прапорщиком со словами, что на ней рождаются только сыновья…
Скажу прямо, на благо своей части я эти ценные контакты и определенные возможности, конечно же, использовал. Моя близость к строительным материалам и руководителям строительных трестов шла на пользу полку: появились спортзал, автопарк, овощехранилище, учебный центр, стрельбище, штаб, клуб, столовая. Совсем недавно снова побывал в полку, командиром которого был четыре года и три месяца. Сразу заметил, что за прошедшие почти четверть века никто ничего не построил. Только деревья, когда-то посаженные нами, выросли и стали
Но вот кое-кого бить по рукам пришлось. Еще Львом Николаевичем Толстым, хорошо знающим порядки и обычаи старой русской армии, было отмечено, что офицеры, и тогда не очень богатые, терпеливо дожидались назначения на должность, позволявшую иметь доступ к денежному ящику батальона или полка. Это являлось пределом мечтаний. Закономерной целью многолетней службы. Ведь за эти несколько лет, предшествующие отставке, можно было, обворовывая солдат, наскрести денег на безбедную старость.
Как дань этим далеким годам и в современной армии осталось это правило: командир полка является основным распорядителем денежных средств. Некогда вожделенный денежный ящик и сегодня фигурирует в Уставе, который оговаривает место его хранения — у Боевого Знамени части. Под охраной часового. Хотя редко где встретишь его именно там. Скорее в финчасти, надежно защищенной сигнализацией. Да и сами деньги чаще всего находятся на банковском счете, а вовсе не в ящике. Но это не значит, что рачительный и честный командир может расслабиться: всегда найдутся умельцы, желающие запустить руку в полковую казну.
Попался в жизни и мне такой военный финансист, который пытался манипулировать средствами, выделенными на материальную помощь офицерам и прапорщикам. Есть такая статья расходов. Невелики деньги, но мало ли, какая жизненная проблема может возникнуть у человека: пожар, авария, а то еще хуже — похороны. Дело житейское… В иных случаях и десять рублей в кармане не окажутся лишними.
В тот раз начальник финансовой службы полка очень толково обосновал, почему прапорщик Т. может рассчитывать на материальную помощь из этого командирского фонда: «По неосторожности порвал плащ на автобусной остановке. Разрешите, я выдам ему 10 рублей?» Я помню, что на такие цели есть в запасе 150 рублей, и без тени сомнения соглашаюсь: «Конечно, надо помочь! Я не возражаю».
В расходно-кассовом ордере так и написано: «Выдать 10». Еще и прописью продублировано: «Десять». Но как, оказалось впоследствии, хитроумный начфин уже на подписанном мной документе сделал аккуратные исправления и получилось, что вместо червонца там была обозначена уже другая цифра — 110 рублей. Оказалось, что он по сговору со своим вышестоящим начальником, уже дивизионного уровня, скрывал от меня, что сумма, выделенная полку на материальную помощь личному составу, была куда большей: не 150, а 450 рублей. Так что 300 рублей они списывали в своих интересах. Была иллюзия, что полковой командир поленится проверить эти копеечные расходы. Была и надежда, что дивизионный финансист, заинтересованный в махинации, аккуратно прикроет эти нарушения.
Так оно поначалу и случилось. Когда вскрылись эти хищения, выгнать его из войск мне не дали. Единственно, что смог — так это предупредить его о неполном служебном соответствии. Однако надежду вывести этих махинаторов на чистую воду все же не оставил.
Со временем они успокоились и осмелели. Крали какие-то шины, хитрили с солдатскими деньгами, пускали корни и обрастали связями. Но, как только я был назначен командиром дивизии, немедленно затребовал из Управления командующего внутренними войсками МВД СССР, из Москвы, комиссию, которая все эти нарушения моментально вскрыла. Было противно смотреть на прежнего дивизионного финансиста, когда он, понимая исход этой проверки, начал прикидываться сумасшедшим, а руки его тряслись от страха.
Надежды, что подлог так и останется нераскрытым — способны изуродовать людей, работающих с деньгами. Соблазн богатства может изменить их жизненные ориентиры, и единственный способ лечения такой болезни — не дать им впасть в эту иллюзию.
У меня нет предубеждения к людям, работающим в финансовой сфере. Но я всегда помнил об этих соблазнах и никогда не ленился производить внезапную проверку кассы. А в моем личном плане работы в графе «Когда» напротив этого мероприятия никогда не стояла истинная дата, а чаще всего оставалось пустое место: следовало избегать утечки информации. Так поступал я, будучи и командиром полка, и комдивом, и командующим внутренними войсками по Северному Кавказу и Закавказью. Помню, однажды в Ростове-на-Дону две сотрудницы финансового отдела двое суток искали ошибку, пока наконец все цифры не сошлись копейка в копейку. Ошибка была чисто техническая, но стоила она им, думаю, немало нервов. Однако эта тактика всегда приносила положительный результат: не было в моем хозяйстве воровства и недостач. Знали: приду и проверю. Не было и сомнений: обязательно досконально разберусь в любом ворохе финансовых бумаг и на слово верить никому не стану.
В августе 1981 года, по предложению командира дивизии генерал-майора Михаила Алексеевича Лезжова, я был назначен начальником штаба все той же 43-й дивизии. Пришлось расставаться с Могилевом и заново переезжать. На этот раз в Минск, в чистую и уютную столицу Белоруссии. С этой республикой у меня связаны самые добрые чувства: там родилась дочь Наташа, там взрослели и учились сыновья, там и по сей день живут друзья.
Новая должность давала возможность расти как профессионалу своего дела. Тем более, что в наследство от предыдущего начальника штаба дивизии полковника, а впоследствии генерал-лейтенанта Бориса Рамазановича Борукаева — мне достался сплоченный коллектив управленцев и отличная школа штабной культуры.
Это был очень умный и порядочный офицер. Не удивительно, что уже генералом Борис Борукаев успешно командовал дивизией, а в 1993–1995 гг. возглавлял штаб внутренних войск МВД РФ. Мы всегда разговаривали с ним на одном языке, всегда понимали друг друга. Я имею в виду наши одинаковые подходы к методике обучения личного состава, к тактике действия подразделений и частей, к совершенствованию системы службы. Все это, конечно, не мешало нам жестко и принципиально разговаривать на болезненные темы. Скажем, когда у меня, командира полка, ведущего большое строительство, начальник штаба дивизии вдруг отбирает кран и передает его в другой полк… Конечно, я отстаиваю свою позицию, но плетью обуха не перешибешь. Когда мои аргументы заканчивались, Борукаев все равно свое решение оставлял в силе. Делать нечего: надо сдерживать свои эмоции, даже когда приказ командира кажется тебе несправедливым. Это тоже жизненная школа для офицера, постепенно привыкающего к тому, что старшему начальнику всегда виднее.
Признаюсь, и мы с Павлом Голубцом, оба командиры (я — Могилевского, он — Смоленского полка 43-й дивизии ВВ МВД СССР), в полной мере впитывали в себя новации Борукаева. Хоть и был Борис Рамазанович старше нас с Павлом по возрасту, но, как и мы, считался еще очень молодым начальником штаба дивизии. Во всяком случае на фоне тертых жизнью и поседевших в конвое офицеров, которых было немало вокруг нас. Их откровенно обиженные взгляды в нашу сторону мы не могли не замечать. Лично я и сегодня отношусь к этим людям с симпатией и не помню обид. Наверное, тогда мало кто мог представить, как уже через десятилетие изменятся наши войска. Что конвойная функция, считавшаяся одной из основных, будет ими со временем утрачена, а лицо современных внутренних войск будут определять части оперативного назначения, наш боевой спецназ и наша собственная разведка.