Тяжелый дивизион
Шрифт:
За окном уже по-осеннему кружились высыхающие листья, и ветер швырял их в бурные, потемневшие воды речонки. Ветер рвал кусты и продувал двор, парк и поляну, словно со всех сторон усадьбы были поставлены воздуходувные трубы.
Недзельская уехала в Петербург. Говорили, что истинной причиной ее отъезда было требование жениха, с которым она обручилась во время поездки в отпуск. Лидия злилась на всех и готова была сцепиться по любому поводу.
Палаты отряда часто пустовали. Иногда прибывали партии больных,
…
Это было в сумерки хмурого дня, когда серое тусклое небо близко подходит к земле.
Зоя вошла в кабинет Розалии Семеновны.
Врачиха сидела за столом и, о чем-то раздумывая, ловила концами острых ногтей волосок, застрявший в пере.
— Вы ко мне?
— Розалия Семеновна, — сказала, опускаясь на стул, девушка. — Я плохо себя чувствую. Со мной что-то неладное. — Пальцы, которыми она царапала край стола, вдруг сорвались, и глаза девушки опустились.
— Что с вами?
Розалия Семеновна отложила перо, обошла стол и взяла голову девушки в руки.
— Что-то нехорошее, — сказала, глядя ей прямо в лицо, Зоя.
Тогда Розалия Семеновна подошла к двери и, заглянув в коридор, закинула в петлю длинный тонкий крючок.
— Разденьтесь, — тихо сказала она Зое.
Врачиха смотрела долго, внимательно. Казалось, она хотела найти доказательства ошибки.
— Плохо… Неужели только сегодня заметили?
— Боюсь я! — крикнула Зоя и заплакала тихо в крошечный платочек.
— С кем вы у нас… встречались?
— С бароном.
— Мерзавец! — сквозь зубы выбросила Розалия Семеновна. — Впрочем, что я? Семь-восемь недель по крайней мере. А до него?
— В Минске доктор… приютил нас. И еще в поезде поручик…
— Ну, — махнула рукой Розалия Семеновна, — бог с ними. Значит, и барон… Давно с ним?
— Нет, только последний месяц.
— Барон знает?
Зоя молчала.
— Я сегодня доложу княжне. Вам придется покинуть отряд. Надо ехать в тыл лечиться… серьезно и долго.
— А разве можно вылечиться? — всхлипывая, подняла тусклые глаза Зоя.
— Можно, но нужно лечиться упорно. Где Татьяна? Пошлите ее ко мне.
Татьяны в комнате не было. Не было и ее пальто на узкой, как в провинциальных гостиницах, вешалочке о двух крючках.
Зоя присела у окна, совсем как Татьяна, которая способна была в раздумье часами смотреть в темноту стекол.
Татьяна вернулась взволнованная. Лицо ее горело. Она хлопнула дверью. В коридоре звякнули и угасли шпоры. Кто-то долго стоял у двери, легко постучал пальцем и, не дождавшись ответа, тихо двинулся к выходу.
Татьяна раздевалась в темноте.
Она словно не замечала подруги.
— Розалия Семеновна просила тебя зайти, как только вернешься.
— Что-нибудь случилось? — спросила
— Сегодня зайди, — не оборачиваясь, сказала Зоя.
— Не пойду! — почти крикнула Татьяна.
Зоя обернулась. Татьяна в темноте поправляла платье и косынку.
— Зажечь огонь?
— Пожалуйста, не надо… — Слова захлебнулись в слезах. Зоя встала.
— Где ты была? — спросила она испуганно. — Неужели с ним?
— Да, — тихо прошептала Татьяна.
— Где?
— У него…
Зоя схватила за руку подругу.
— Расскажи…
— Он увез меня кататься. По дороге сказал, что Лидия выходит замуж за Андрея. Будто она сама ему рассказала… И так смотрел на меня, как будто бы он знал Андрея и кто он для меня…
— Ну и что же?
— А потом у себя в комнате набросился на меня… Порвал платье… исцарапал плечи…
— Ну и что же, и что же? — тревожно требовала Зоя.
— Я вырвалась…
— Слава богу! Стой, он… целовал тебя?
— Д-да… Я не сразу вырвалась…
— Иди, Таня, к Розалии Семеновне, иди скорее. Все расскажи ей. Он ведь больной. Он мог заразить тебя.
— Что? — вскрикнула Татьяна. — Как же он смел?
— Он, может быть, не знает… Но он болен… Я заразила его.
— О-о, — прошептала, опускаясь, Татьяна. — Боже мой, как же можно жить?.. Какие люди!..
VIII. Черниговская Америка
— Ты понимаешь, друг, — пьяными губами шелестел у уха Андрея Иван Терентьевич. — Отец — капиталист, дети в инженеры смотрят. Дочки с высшим образованием. Вот они, Трегубенки! Ты понимаешь, какой букет получится. Мы у нас тут, в Черниговщине, такую Америку разведем… На поле — машину. Молочные фермы. Заводики…
В голове Андрея гудело от выпитого коньяка. Широко раскинувший густые ветви орех шелестел над головой неисчислимыми армиями листьев. Южная ночь протянулась перед ним черным полотном, и в нем аккуратно были вырезаны четырехугольники освещенных окон большого помещичьего дома. Силуэты и тени, мелькавшие в золотых четырехугольниках, придавали ему вид необыкновенно удачной декорации.
Постукивая шпорами в такт вальса и слушая пьяную речь старика, Андрей следил за Еленой. Она то приближалась к окнам, то исчезала в кулисах этой расставленной в саду сцены.
Кто может запретить ему, Андрею, мечтать сейчас об этой девушке с такими густыми пушистыми ресницами, с таким ярко и строго выписанным лицом? Проклятая тоска прифронтовых лачуг, грязь окопов, эти будни войны — разве не засияет на таком фоне Джиокондой самая скромная сестра в туго наглаженной косынке? А тут для фронтовика настоящее видение — девушка, вальсирующая в освещенном доме, брошенном в ночной украинский сад.