Тяжелый дивизион
Шрифт:
— Но чем же кончилось?
— А еще не кончилось. Наверное, придется опять атаковать.
— Я все-таки не понимаю, — горячился Андрей, — пошла пехота в настоящую атаку, или вы только пустые немецкие линии занимали?
Перцович замялся.
— Пошла-то она пошла, да только… Ну, здесь, наверное, корпусов десять, а там в атаку идет рота, не больше. А где эта прорва народу, черт его знает.
— Не помогли и казаки, — меланхолически сказал Архангельский. — А у нас под Крево так и не двинулись. Ну, первую линию и там разбили и заняли… А дальше не пошли.
— А
— Говорят, что кур доят, — сострил молчавший до сих пор Кольцов. — Там прорвали, пустили кавалерию.
А ее никто не поддержал. Кавалерия попрыгала, попрыгала — двенадцать верст в тылу была — и вернулась.
— Сильно пощипанная? — спросил Перцович.
Кольцов кивнул головой.
— Так, значит, дело проиграно? — спросил Андрей.
— Ну, пока еще неизвестно.
— Но если пехота не идет?
Трам-та-ра-рам — вдруг стал громко выбивать пальцами по столу Кольцов.
— Это уже не Мальбрук, — с тоской сказал Андрей.
— А ну ее к черту, вашу философию! — заорал Кольцов. — И так тошно. Станислав!
Ночью по дороге с пункта заехал Горелов. Он был, как всегда, серьезен и подтянут. Даже грязь на сапогах не лишала его изящества. Старался казаться спокойным, умным, главное — не как все.
— Еще не утеряна надежда, — говорил он, — но, кажется, вся наша работа пошла впустую. В сущности, артиллерия одержала решительную победу. Мы уничтожили все препятствия. Пехоте оставалось церемониальным маршем идти на Вильно. Если даже при таких условиях ничего не вышло, боюсь, что пути к победе для нас закрыты. Посмотрим, что скажет завтрашний день. — Он оперся на шашку и стал напевать: «Что день грядущий мне готовит?»
Кольцов стягивал сапоги. Архангельский, вытянув длинные ноги и отвалившись набок к столу, пускал в потолок большие плотные кольца дыма. Зенкевич усердно давил прыщ на подбородке.
— Офицерству пора бы подумать о своей позиции, о событиях, — сказал вдруг Горелов.
— То есть как о позиции? — словно проснувшись, спросил Кольцов. — Какая позиция?
— Солдаты, и те в партии вступают, — продолжал, не отвечая на его реплику, Горелов, — а офицеры, как кудрявые барашки, бегают по полю под небом, не заботясь, будет ли гроза или вёдро.
— Что вы всё на офицеров? — выпалил Кольцов. — Офицеры, офицеры. Что, революцию офицеры затеяли, что ли? Не понимаю я.
— Ну, не понимаете, и не надо, — грубо вставил Горелов. Он поднялся. — Слушайте, Перцович. Мне нужно с вами поговорить конфиденциально, по частному делу… Я, собственно, за этим к вам и заехал.
Перцович положил кожаный порттабак в карман и поднялся. Звеня шпорами, они вышли в лес, пронизанный отсветами костров.
— Секреты завелись, — бурчал, укутывая голову одеялом, Кольцов. — Тоже выискался образец доблести и дворянства! Из вяземских купчиков. Десяток книг прочел и ломается!
— Он в кадетскую партию всех агитирует, — сказал Архангельский.
— Скажите, — удивился Зенкевич. — А я думал, он эсер или эсдек. А он кадет. Значит, он левый?
Никто не помог
Петр видел, как из палатки офицеров вышли Горелов и Перцович и, не выходя на дорогу, пошли прямо в лес. Ординарец повел вслед лошадь Горелова.
Петр тихо побрел вслед за офицерами. Офицеры шли медленно, оживленно о чем-то беседуя. Они обошли восьмидюймовую батарею и подошли к бивуаку первой. В командирской палатке светился яркий огонь. У входа стояли верховые лошади. По-видимому, у Скальского были гости.
Горелов и Перцович прошли в палатку и аккуратно задернули за собой полог. По теням, которые откладывались на тонких полотнищах, можно было судить, что палатка уже полна народу.
Петр прошел к блиндажам и вызвал Орлова, орудийного фейерверкера и комитетчика. Он отвел его в сторону и, взяв крепкой рукой за пояс, спросил:
— Чего это у вас офицерье собирается?
— А что?
— А что? А ты посмотри, полна палатка.
— Ну, так что-нибудь, — лениво зевая, говорил Орлов.
— Нет, ты брат, все-таки не зевай. Смотреть за офицерами надо…
— Что ж, я в палатку-то не полезу.
— А часто они?
— Что?
— Собираются.
— А кто их знает.
— Слушай, Орлов… Я вот жду все время, что офицеры что-нибудь выкинут… Не может быть, чтобы им революция по вкусу пришлась.
— А что же они могут? — снисходительно улыбнулся Орлов. — Вы, большаки, и кустов боитесь…
— Сейчас ничего, но могут сготовить какую-нибудь штуку. Словом, ты, парень, гляди в оба. Хочешь «Окопную правду»? — спросил он, вынимая из-за пазухи смятый газетный лист.
— Давай, давай! — оживился Орлов.
— Ребятам передай. Вообще пусть по рукам гуляет.
— Не залежится. Ладно, — сказал фейерверкер, пряча газету в записную книжку, которая легко ушла в раструб сапога.
— Ты хоть и эсер, а парень добрый! — хлопнул его по плечу Стеценко.
XXII. Герои Ново-Спасского леса
На повороте большой дороги, из-за частых стволов выходили всё новые толпы и цепочки серых людей с папахами назад, набекрень. У многих на руках — повязки, знакомые розово-белые куколки, первые вестницы боя. По настилу из прыгающих бревен катились санитарки. Утро пробивалось на дорогу еще косыми, до неправдоподобности розовыми лучами, превращая кору сосен и зелено-желтую бахрому хвои в декоративно разрисованные полотна. Этот невероятный лес, насыщенный людьми и орудиями, походил на балаган-панораму, которая вдруг завертелась сложной каруселью.
Среди раненых шагают здоровые. Они идут, покуривая, часто присаживаясь у корневищ чудовищных сосен, видимо не зная твердо, что им делать. Иногда деловито проходят какие-то партии людей, нагруженных странным, не военным добром. Эти идут твердо, показывая из-под ворохов решительные курносые и острые лица. Они правили кратчайшим путем на выход из леса, пренебрегая казацкими заставами и слухами о репрессиях, которые грозят всем самовольно ушедшим с фронта. Винтовки волочились на буксире, прыгая по бревнам.