Тяжелый дивизион
Шрифт:
— От я вас помещу с Зоечкой Замирайло. Весела дивчина. Не соскучитесь з нэю. Вси у нас по две на комнату. Теснота. Передягнитесь, та я вас до главного врача зведу. Вин у нас тут и царь, и бог. А старик нэ вредний. Вин вас журити буде, що вы семейство покинули, ну, а вы слухайте та нэ лякайтесь. И у нас живуть, та ще нэ плохо. Живить, поки вам зхочется. Тай замиж выйдэте за врача, або за полковника. Уже у нас стилко повыходылы.
Татьяна смущалась, а Наталья Павловна шла по коридорам и не говорила, а пела на ухо Татьяне. Наконец она остановилась перед дверью со стеклянным верхом, затянутым наполовину розовой бумагой. Не постучавшись,
— Ай, Наталья Павловна! Как так, фи, без стука? А вдруг я раздетая?
— Голых баб я нэ бачила! — равнодушно протянула Наталья Павловна.
— Вы звинить мне, — обратилась она к Татьяне. — Я без церемоний. Дуже вона у нас вертлявая.
— Опять вы напрасно, Наталья Павловна. Все обо мне слухи пускаете.
— Ну, о тебе слухи пускать уси вже пересталы. Ось тоби дивчина в комнату, так ты ее с толку нэ сбивай, а то я тебя сама за косы оттягаю.
Татьяне все казалось, что сейчас обе женщины передерутся, переругаются, и от этого снова становилось неуютно, но чернобровая девушка вдруг подбежала к кастелянше, обеими руками обняла ее полную шею и что-то зашептала на ухо.
— Ой, дывысь, Зойка, вляпаешься.
У Натальи Павловны глаза вдруг приняли лукавое выражение, она посмотрела на девушку и погрозила ей пальцем.
— Ну, я-то? Что вы, Наталья Павловна! — засмеялась Зоя. — Я никогда — у меня ушки на макушке.
— Ну, добре, добре. Як звать-то вас? — обратилась кастелянша к Татьяне. — Татьяна Николаевна? Так ось, Зоя, ты Татьяну введи в курс. Постель ей сейчас поставят, стилець тут. Там, за занавеской, на гвоздик платье повисыш. А комфорта немае, нэ шукайте. У вечери в девять ужин, а перед ужином я з вами к главному пройду. — И Наталья Павловна уплыла в коридор.
Зоя взяла из рук Татьяны чемоданчик. Сама сняла ее золотистую широкополую шляпу, повесила на гвоздь, посмотрела на Татьяну издали и вдруг вся встрепенулась.
— Ой, а вы душка какая! Как за вами ухаживать будут. У вас и руки красивые, — рассматривала она бесцеремонно Татьяну. — А глаза — как на картине бывают. Такие большие, большие. Вот здорово будет!
— Что вы, что вы! — отбивалась Татьяна. — Я работать приехала, за ранеными ухаживать, а вы…
— Ну, работа в лес не убежит. Их, знаете, тут целое здание. И еще места не хватает. Насмотритесь — не захотите и ухаживать. Это такое, что лучше о нем и не думать. Так, как во сне, ходить надо. А то не перенести. Честное слово, не перенести. Вдруг отрезанные ноги начнут сниться. Сами по себе, голые, идут, без сапог. Уф! — Глаза ее расширились, а лицо стало испуганным и жалким. — Как уйдешь из палаты, так все скорее забыть хочется. А вечером переоденешься, брови подведешь — да и на бульвар или в сад напротив. Ну, и забудешь все. — И опять глаза Зои горели огоньками бездумной радости.
В кабинет врача Наталья Павловна вошла, постучавшись и с видом монахини, входящей в келью игумена. Татьяна же на этот раз чувствовала себя спокойнее. Уже были здесь знакомые люди. Такие, как все. А врач, говорила Наталья Павловна, — человек добрый.
Главврач сидел за директорским письменным столом. Золотое пенсне сползло на конец его мясистого носа. Волосы, наполовину седые, топорщились во все стороны, и козлиная бородка не в состоянии была спрятать глубокие борозды, которые годы положили
— Садитесь, барышня, — сказал он Татьяне, указывая на стул.
Татьяна села.
— Вы откуда?
— Я из Горбатова.
— А кто ваш батюшка?
— Акцизный чиновник.
— Так, так. А жива ли ваша матушка? — Он откинулся на спинку кресла, рукой забарабанил по столу и уже другим, нарочито резким тоном, спросил:
— А чего это вас понесло в сестры? Что вы тут потеряли? Что найти собираетесь?
— Ничего, доктор. Я хочу помочь…
— Помочь, помочь! Много вы поможете. Но уж себе самой меньше всего. Ну, да дело ваше, я это так… Не понимаю я, старик, нынешней молодежи — сама в петлю лезет.
Татьяна подумала — это он о подвиге, об опасности, и чувство гордости колыхнулось в ее сознании.
— Я не боюсь опасности, доктор. Пошлите меня завтра на фронт. Я на самые позиции хочу.
— Вот вы о чем!.. Позиции — что? Да на позиции вас все равно не пустят. А вот здесь по-зи-цию соблюсти, вот, барышня милая, это будет потруднее! Ну да ладно. Завтра с утра на работу. Палата номер четыре, к Салтанову. Я ему о вас скажу. А теперь идите ужинать.
Солдаты ужинали в большом зале. Офицеры и медицинский персонал — в бывшей учительской.
Раненых офицеров, не потерявших способности передвигаться, было немного. Все помещались за одним длинным столом. Татьяна чувствовала, что взоры обращены на нее — на новенькую. Некоторые беззастенчиво рассматривали ее, как рассматривают балерин на сцене или скульптуру в музее.
Татьяна не поднимала глаз и видела только ближайших соседей, которые наперебой старались услужить ей. Направо в форме врача сидел молодой брюнет лет двадцати пяти с розовым лицом и по-английски стриженными усиками над полными губами еще не утратившего детскости рта. Он с наивными усилиями старался показать, что пребывание за столом его не занимает, ел быстро, был вежлив и неназойлив. Татьяне он услуживал с подчеркнутой снисходительностью. Он кончил ужин раньше всех и при первой возможности поднялся из-за стола, сделал вид, что спешит к себе в комнату, но задержался у окна, в которое уже глядело совсем потемневшее украинское небо.
Сосед слева был офицер в чине артиллерийского капитана, с забинтованной головой и рукой на перевязи. Он говорил без умолку. Было ясно, что Татьяна нравится ему, и он, не скрывая произведенного ею впечатления, оказывал ей всяческие знаки внимания, какие были возможны за общим столом, в присутствии главврача. Не дожидаясь расспросов, он рассказал Татьяне, как был контужен в голову и ранен в руку во время отражения немецкой атаки, как ему здесь скучно, как он попал в захолустье случайно, по капризу какого-то «этап-идиота» врача. Последние слова он прошептал ей, склонившись к самому уху, и прибавил:
— Вообще вы не думайте: врачи эти бывают такие мошенники и кретины…
— А артиллеристы не бывают? — подал реплику пожилой лысый врач, сидевший рядом с артиллеристом и услышавший эти слова.
— Артиллеристы, батенька, это цвет офицерства, вот что я вам скажу, — бойко ответил офицер.
— Да уж цвет… ну, на бесптичье и поп соловей.
— Это в вас, доктор, студенческие дрожжи говорят. А об офицерстве вы понятия не имеете. По Куприну всё соображаете. Это дело плюсквамперфектум, давно прошедшее…