Тяжесть измены
Шрифт:
— Нет, — отрезала София. — Ты сейчас не в том состоянии. Спи.
— А вдруг это ошибка? — голос дрожал.
— Ты кормящая мать, Ириша. Тебе нельзя волноваться. Тебе нужно думать о себе, о детях. Ты понимаешь? Хватит потрясений на сегодня. Сейчас не время принимать решения. — София протянула руку назад между сиденьями на светофоре, погладив её по колену. — Ты отдохнёшь. Ты придёшь в себя. А потом… потом решишь.
Ирина ничего не ответила. Она чувствовала, как в душе зреет глухое сопротивление. Она не хотела откладывать этот разговор. Ей нужно
Но усталость накрыла её. Всё тело было тяжёлым, мысли рассыпались, будто пыль. Машина мчалась сквозь ночь, увозя её прочь от их дома, от их жизни. А вместе с этим ощущением приходило понимание — её прежнюю жизнь уже было не вернуть.
Она так и заснула сидя прямо в машине.
Она проснулась в тишине. Её тело было ватным, а сознание — разбитым. Она не сразу поняла, где находится. В комнате было темно, но знакомый запах старого дерева и свежего постельного белья подсказал ей — дом его родителей. Она жила здесь уже несколько дней. Или недель? Время потеряло смысл.
Она села на кровати, прислушалась. Тёмка спал рядом, его маленькая рука сжимала край её ночной рубашки. Этот жест защиты резанул её по сердцу. Он чувствовал. Он знал, что что-то случилось и пытался её оберегать, защищать. Дети не должны защищать родителей. Всё должно быть наоборот.
В соседней комнате кто-то негромко говорил. Наверное, свёкор с женой. Они заботились о ней, но она не могла больше выносить их доброты. В их взглядах было слишком много боли, слишком много понимания. Они не давили, не спрашивали, но каждый раз, когда свекровь ставила перед ней тарелку с едой, а свёкор укладывал Тёмку спать, в её груди что-то сжималось.
Она выскользнула из-под одеяла и пошла в ванную. Открыла кран, ополоснула лицо холодной водой. Посмотрела в зеркало. В отражении была не она. Пустые, запавшие глаза, острые скулы. Это не та Ирина, которая была ещё неделю назад. Та Ирина умерла.
Где-то в глубине души зашевелился гнев. Горячий, жгучий, он прокладывал себе путь сквозь ледяное оцепенение последней недели. Она вспоминала, как он держал её за руку в роддоме, как целовал её пальцы перед сном, как обещал всегда быть рядом. А теперь?
Теперь его нет.
Как он мог? Как посмел так подло разрушить их семью? Ради чего? Ради кого? Он клялся ей, он знал, как она ненавидит ложь! Он знал, что если когда-нибудь предаст её, пути назад не будет. И всё равно сделал это.
Хотелось кричать, бросаться вещами, бить посуду. Но сил не было ни моральных, ни физических. Она просто стояла, закусив кулак, чтобы не разбудить Тёму своими всхлипами.
«Может, я что-то сделала не так?»
Эта мысль пришла внезапно и больно ударила. Может, она была недостаточно внимательной? Может, не заметила, как он начал отдаляться? Если бы она чаще спрашивала, как у него дела, если бы старалась быть мягче, не уставала так сильно после рождения Ани… Он предлагал нанять няню для
Но ведь это было неправдой, верно? Они были счастливы. Он никогда не говорил, что ему чего-то не хватает. Никогда не давал повода сомневаться… Или давал, а она просто не хотела этого видеть?
Вернувшись в кровать, она посмотрела на сыночка. Представила, как они будут жить без Лёши. Тёма больше не побежит встречать папу у двери, не бросится к нему на руки, не засмеётся, когда тот поднимет его вверх и подбросит. Эти моменты больше не повторятся.
«А если бы я простила?»
Она представила, как он стоит перед ней, кается, говорит, что всё это ошибка. Что он не помнит, что случилось, что его соблазнили, что он был пьян, что он любит только её. Что он готов на всё, лишь бы она поверила.
Но могла ли она теперь ему верить?
Она практически не выходила из комнаты. Иногда не могла встать с постели. Свекровь приносила еду, гладила её по волосам, шептала что-то утешающее. Иногда Ира вставала, брала Аню на руки, смотрела в окно.
Прошла ещё неделя. Она ела через силу, спала урывками. Её мир сжался до детей и нескольких шагов по саду за домом. Разговоры с Тёмкой и свекровью стали её единственной связью с реальностью, но и их она вела машинально, избегая лишних вопросов.
Что делает Лёша? Где он? О чём думает? Это больше не имело значения.
Тёмка всё время был рядом, словно чувствовал, что маме плохо, и пытался вернуть её к жизни. Он приносил ей «подарки» — рисунки с кривыми солнышками, крошечные цветочки, гладкие камешки и стеклышки, найденные в саду. Он радостно протягивал их ей, а она улыбалась, но улыбка так и не достигала глаз.
Она сидела на крыльце, глядя на качающиеся на ветру деревья. Когда-то они с Алексеем гуляли здесь. Он держал её за руку, смеялся, рассказывал истории. Сейчас эти воспоминания причиняли физическую боль.
Тёма подошёл и взял её руку в свои маленькие ладони.
— Мамочка, а мы скоро поедем домой?
Ирина посмотрела на него. Как сказать ребёнку, что тот «дом» уже не существует?
Ирина прожила уже две недели в доме его родителей. Сначала ей казалось, что она здесь временно, что надо просто переждать, прийти в себя. Но с каждым днём становилось ясно — назад пути нет.
Она проснулась в ту ночь с ощущением ясности. Долго лежала, вглядываясь в темноту. Потом встала, завернулась в халат и спустилась вниз.
Свёкор сидел на кухне. На столе остывала чашка чая, в воздухе пахло табаком. Он посмотрел на неё, ничего не говоря. Ждал.
— Я готова поговорить, — сказала она.
Он кивнул. Несколько секунд молчал, а затем спросил:
— Развод?
Она сглотнула. Это слово было как лезвие по сердцу, но она уже знала ответ.
— Да. Я не смогу…
Свёкор вздохнул, встал и подошёл ближе. Осторожно положил руку ей на плечо, словно боялся, что она его оттолкнёт.
— Я понимаю, дочка. Мы будем рядом.