Тяжкий груз
Шрифт:
— Мне кажется, что вас дома никто не ждет. Космос годится лишь для одиночек, а вы именно такой, потому что вы не достаточно доверчивы к людям. Вы даже к себе при всей вашей проницательности не достаточно доверчивы.
Петре ничего не ответил, но его молчание сказало больше, чем его слова.
— Кстати, давно хотел спросить вас о вашей проницательности, — заговорил Ленар слегка приглушенным тоном. — Вы ведь с самого начала искали в наших гостях что-то плохое. Почему?
— А вы знаете, чем мужские ноги отличаются от женских?
— Сложно сказать… — протянулось задумчиво, — ноги Вильмы я всегда узнаю по синему лаку на ногтях.
— Мы
— Метафизика какая-то…
— А ведь Петре прав, — вступился Эмиль. — Что-то подобное я почувствовал, когда понял, что должен бежать со всех ног.
— Ну, и чем это нам всем помогло? — спросил Ленар, и тем самым сделал контрольный выстрел, поставивший жирную точку в бессмысленном разговоре.
Группе людей, прикованных к разным частям комнаты, словно какие-то праздничные украшения, обычно не предоставляют широкого выбора совместного времяпрепровождения. Болтовня, пусть и пустая и бессмысленная, являлась далеко не самым плохим вариантом. По примеру компьютеров, объединенных в общую сеть, группа людей, обменивающихся информацией, была способна работать синергетично и, возможно, найти выход из сложной ситуации. Однако общению мешал тот факт, что ситуация была безвыходной, и такие условия очень хорошо располагали к тому, чтобы поникнуть.
А что еще делать?
Любой план спасения должен был начинаться с освобождения от наручников. Это можно было сделать тремя способами: ключом, инструментами или грубой силой. Ключ находился у захватчиков, инструменты двумя палубами ниже, а силой, способной сломать наручники из титанового сплава, никто не обладал. Наручники специально делались с расчетом, чтобы самые слабые элементы по прочности превосходили человеческую кость. Можно было освободиться, переломав себе половину кисти, но до такой степени еще никто не отчаялся. Ленар был прав, и оставалось лишь ждать появления новых возможностей.
Никто не знал, что эти новые возможности сулили, но они не заставили себя ждать слишком долго. Звук открывшейся двери вновь оторвал все головы от подушек, и Илья с Густавом вошли во всеобщее внимание.
Ленар уже некоторое время назад усвоил одну простую закономерность: захватчики не берут с собой оружие, если не намерены никого отстегивать, и в этот раз они были при оружии. На те две секунды, что они осматривали своих пленников, у Ленара остановилось сердце. Целых две секунды он видел в их глазах пугающую неопределенность, с которой они решают чью-то судьбу. И, наконец, Илья произнес приговор:
— Эмиль.
Адамово яблоко Эмиля шевельнулось в страхе перед неопределенностью, и это лишь накалило ситуацию. Илья не был дураком. Илья не просто хорошо представлял, но и мог наблюдать воочию степень отчаяния в глазах бывшего экипажа. Он прекрасно понимал, что своими действиями лишь подталкивает пленников переступить черту. Он слышал звук, с которым дрожал напряженный воздух от
С первым щелчком Эмиля отстегнули от поручня. Со вторым разомкнутый браслет закусил его свободное запястье. Мысли пронеслись ураганом, и все кричали о том, что руки пленного опрометчиво сковали спереди, а не сзади. На это могла быть лишь одна причина — ему хотели оставить способность спускаться по трапу.
Его собирались вести куда-то вниз.
— Куда вы его ведете? — выдавил Ленар сквозь парализованные страхом голосовые связки.
— Успокойтесь, — ответил Илья всем, включая себя. — Ведите себя хорошо, и никто не пострадает.
Возможно, так он завуалировано пообещал, что Эмиля ведут вовсе не в воздушный шлюз, но Ленар предпочел бы услышать это прямым текстом.
Вопрос повторился чуть громче и гораздо требовательнее.
— Эмиль не пострадает! — практически гавкнул Илья.
Пришлось поверить на слово. В последнее время очень многие поступки были обусловлены словом «пришлось». Существовали разные степени свободы. Где-то свободы было слишком много, где-то слишком мало, но теперь Ленар лишился всех остатков этой роскоши. Раньше его сковывали лишь рабочие обязательства, которые он на себя взял, а теперь к ним добавились наручники и постоянная угроза жизни со стороны самого опасного фактора во вселенной.
Предчувствие постоянно нашептывало ему, что «придется» еще очень многое сделать, и это ему заранее не нравилось.
Через несколько минут он понял, что его ожидания обманулись. Эмиль не вернулся. Где бы он ни был, теперь Илья требовал, чтобы с ним пошел Ленар.
— Что вы сделали с Эмилем? — спросил он, заранее подготовив свои уши к самому плохому ответу.
— Ничего, — продолжал настаивать Илья, отстегивая его от поручня. — Идемте с нами и сами у него спросите.
Густав стоял статуей в центре комнаты, заняв позицию вне досягаемости посторонних рук, и сжимая побелевшими пальцами пугающий своим вороненым мутным отблеском кусок холодного металла. Дуло смотрело в палубу, но и этого было достаточно для придания своему владельцу угрожающего вида. В случае чего вскинуть пистолет и бегло прицелиться в человека на расстоянии двух метров не составит никакого труда. И в случае чего обязательно кто-то пострадает — Густав практически обещал это всеми способами, исключающими речь, и он был убедителен, как никогда.
Началась новая череда действий, совершенных под лозунгом «пришлось». Пришлось подчиниться. Пришлось свести руки, чтобы их успешно сковали наручниками. Пришлось повернуться и выйти из комнаты. Пришлось шагать, куда скажут. Пришлось спускаться по трапу без резких движений.
И пришлось увидеть то, что он видеть не хотел.
В глубинах коридора третьей палубы таился призрак. Ленар мог узнать этот силуэт, даже будь он на расстоянии в пару световых лет. Многие космонавты на его месте решили бы, что от постоянного стресса начали сходить с ума, но Ленар точно знал, что эти ухоженные кудри цвета спелой пшеницы были реальными, как и этот укоризненный взгляд, выточенный из холодной голубой стали. В тот момент он понял, что все это время где-то в глубине души, под покровом подсознания он все еще пытался отрицать факты. Реальность была подобна дюралевой переборке — встречаться с ней лбом было так же больно.