Тяжкое золото
Шрифт:
Доехали до прииска Мариинского.
По прибытии, поселили Рябова и Брагина в большой и ветхой казарме, где проживало немалое число людей.
Приисков в «Лензото» было много. Самые крупные по масштабам добычи и численности рабочих располагались в долине Бодайбинки. Обширные работы велись и в долинах речек Ныгри, Хомолхо и Ваче. Имелись прииски и в более дальней тайге с иными речками и ключами.
Прииск Мариинский же считался небольшим. В посёлке несколько построек: жилой дом для горного надзора, конторка прииска, конный двор, два небольших склада, кузня, лавка, торговавшая
Перешагнув порог казармы, Рябов и Брагин тут же вдохнули смрад вони, сырости и устоявшегося пота. Грязь была всюду: на прогнивших полах и серых стенах. Закоптелый потолок подпирали несколько стоек из не толстой лиственницы. На деревянных нарах лежали матрацы и одеяла, от времени потерявшие свой приличный вид. Подушки, больше похожие на кульки набитые тряпками, перештопаны по нескольку раз. Огромная печь стояла посередь казармы, вокруг которой устроены осиновые жерди для сушки робы и обуви, дополнительно для развешивания одежды вдоль стен наколочены в два ряда гвозди. На печи стояло множество кастрюль и чайников, в них рабочие кипятили воду, подогревали чай, варили еду.
Не ожидали друзья увидеть убогое горняцкое бытие, а посему весьма разуверились.
– Вот это клоповник! Чую, попали мы с тобой, Рябой, в глубокую задницу… – Рябов почесал затылок, окидывая взглядом пристанище.
– Ни фига себе! Это и есть хвалёное жильё?
– Выходит так, другой хаты я не зырю, – продолжал удивляться Рябов, осматривая приисковое жилище.
– Ничем не лучше тюряги, – подавленно заключил Брагин.
Вот и состоялось первое знакомство с прииском. А дальше познали и всю «сладость» жизни Ленских горняков. И не только познали, но и за короткое время нахлебались ею вдоволь, «по самые ноздри» – так оценивали они тяжесть своего бытия.
Казармы таковыми были на всех приисках и представляли собой примитивные бараки, в них и коротали своё жалкое существование рабочие промыслов. Не особо-то постройки годились для проживания в летнее время, не говоря уж о зиме. От постоянных стирок белья полы в казарме намокали, обрастали плесенью, всюду витал запах гнили. К тому же вынужденная сушка мокрой одежды и обуви проживавших людей добавляли влажность и стойкий запах пота.
С первых дней пребывания Рябов и Брагин на себе ощутили, что Белозёров, о котором наговорил им «добрейшей души человек», на самом деле на рабочих не особо внимания обращал. Белозёрову не хотелось тратить деньги на обустройство и благополучие тех, кто горбатился на приисках, поскольку интересовала его лишь экономия средств и прибыль.
В каждой казарме на прииске Мариинском проживало по сорок пять – пятьдесят рабочих. Конечно, состояние быта уж больно сильно тревожило нутро, но ещё больше душу угнетала мизерная зарплата и поистине каторжный труд, с чем столкнулись два бывших арестанта, успевшие по жизни на себе изведать тягостное бремя за колючей проволокой. И вот теперь, сопоставив жизнь с тюремными условиями, им виделась
Узнали друзья: зимой приискатели работают по двенадцать часов, с весны ж до глубокой осени – по четырнадцать. Тяжкий труд, да так длительно, мог выдержать только выносливый мерин.
Рябов и Брагин убедились: да, обеспечивали, как и обещали, продовольствием и одеждой, обувью, табаком, предметами первой необходимости и даже спиртным, за что управа не забывала высчитывать с заработка. Но столкнулись и с казённым питанием, от которого иной раз нос воротили, есть не хотелось. Скудные, а больше не особо приятные на вид и запах продукты, выдаваемые по карточкам в лавке, часто бывали некачественными, а порой испорченные и непригодные к употреблению, а это вызывало у рабочих на прииске всеобщее и справедливое недовольство.
Высказал днями Рябов свои рассуждения одному труженику – Серафиму Клинову, совместно проживавшему в одной казарме и работавшему бок о бок на одном участке. Намётанный глаз Рябова усёк сразу, что Клинов здесь не по своей воле. И не ошибся. Серафим по возрасту старше Рябова и, как оказалось, из числа приписанных. А сослали его с Тамбовщины в Сибирь за уворованного у помещика бычка, которого забил и решил втихую расторговать в соседних сёлах. Да только «тихо» не получилось. Либо кто донёс, либо помещик у кого сам дознался, проведал, и обрушилась беда на Серафима.
– Ну, проясни ты мне, Серафим, не первый год ногами землю топчешь, какого чёрта с меня сгребли за всё про всё больше сороковника рубчиков за отпаханный месяц?! Да ещё с такими харчами, от которых коленья подгибаются! – возмущался Рябов. – А получку насчитали в шестьдесят целковых! Видал, что осталось-то! Пахал, пахал, а карман не больно-то оттопырился.
– Я сам кажный месяц заработок тараню и боюсь растерять его, так что свыкайся. Шестой годок барабаню, а всё едино ничего не меняется, мать их ети! – злобно в ответ выругался Серафим, сплюнул на пол, нервно ногой растёр слюну.
– Что ж вы разгунделись, кто просечёт, так и этого не пощупаете, – предупредительно промолвил лежавший рядом на нарах Семён Прохоров, услышав разговор меж Рябовым и Клиновым.
Семён Прохоров на приисках почти два года, как поселенец. Осужден за крупную кражу и направлен был в Киренск на исправление. Срок вышел, но прослышал про Ленские золотые прииски и добрался сюда в надежде заработать и уехать с деньгами, да понял чуть спустя некоторое время, что попал сюда надолго и накрепко, вроде и не привязан, а не убежишь.
Рабочий люд на приисках представлен в основном и повсеместно из бывших крестьян и батраков. Приехали они с деревень и сёл из разных мест России за «золотым фартом» в надежде – золото им даст достаток встать на ноги, забыть бедность и голод. Но был небольшой контингент и из числа политических ссыльных, а также и бывших уголовников. К последним приискателям и относились, как уже знает читатель, наши герои.
Прохоров познакомился с Клиновым в первые же дни. Благодаря общему прошлому, быстро сблизились, доверительно относились друг к другу. Обособленно общались, не допускали к себе чужие уши.