Тыквенный пирог

Майер Матильда

– Девочки, дедушке плохо!

Я вскочила с места, рассыпав карты, и побежала в комнату.

На диване сидела перепуганная бабушка, а рядом, на полу, лежал мой дедушка. В уголках его рта проступила пена.

– Алекс, вызови неотложку и позвони нашим родителям! – не помня себя, я бросилась к дедуле и, положив его голову к себе на колени, попыталась поговорить с ним, чтобы он не терял сознание.

Мне было четырнадцать, и я понятия не имела, что нужно делать в таких ситуациях. А может быть, тогда я просто не вспомнила этого в состоянии шока. Паника взяла верх над рассудком. Я

никогда не теряла кого-то из семьи и даже не думала о смерти. Я росла домашним, тепличным ребенком. Меня оберегали от угроз окружающего мира и никогда не смотрели в моем присутствии новостные каналы. Я играла в куклы и верила в единорогов.

– Дедуля, пожалуйста, не умирай! Скорая вот-вот приедет! – я поддерживала дедушке голову и уговаривала потерпеть.

Скорая все не ехала, а Алекс снова и снова звонила врачам и успокаивала бабушку.

Врачи приехали через сорок минут и констатировали смерть:

– Он уже десять минут как умер. Вероятно, оторвался тромб.

Мне было четырнадцать, и я никогда не сталкивалась с потерей близкого человека. Я винила врачей, Господа Бога, себя и даже дедушку в его же кончине. Я винила саму смерть. Она пришла без предупреждения, нагло и без спроса забрала его. Я непременно научу ее манерам, когда встречусь с ней.

Я помню, как сидела у гроба, положив руку на грудь дедушке, в надежде ощутить биение его сердца – пусть даже слабое, еле уловимое. Со дня его смерти я почти перестала принимать пищу и плохо спала ночами. Я жила будто в каком-то вакууме или пузыре, слыша голоса окружающих сквозь глухую стену.

У меня никогда не было отца, я никогда не была любимой папиной дочерью, – он погиб еще до моего рождения, моя мама даже не успела выйти за него замуж. Но свое детство я провела как принцесса. Я была любимой внучкой, которой было позволено все. Но в то же время меня учили различать добро и зло, хорошее и плохое, чему верить, а от чего отрекаться, быть справедливой. Я с детства верила в Бога, но в день дедушкиной смерти моя вера пошатнулась. Мне казалось, что я говорю с пустотой, молюсь пустоте. Потому что ощущала себя пустой. Будто я тоже умерла вслед за ним и теперь я просто призрак, фантом.

Мой дедушка любил носить меня на спине, как повисшую на ветке дерева обезьянку. Он приносил после работы шоколадный батончик и покупал мне мороженое, когда я простужалась, и горло удивительным образом переставало болеть. Мама хвалила пастилки от кашля, а мы переглядывались с ним и хитро улыбались, зная, что помогло мороженое. Дедушка смотрел со мной в сотый раз мой любимый мультфильм, а я болела за его любимую футбольную команду, ничего не смысля в футболе. Он заступался за меня и поддерживал в периоды, когда мама была на меня особенно зла. Я чувствовала его опору и защиту, что бы ни случилось в мире. Он заплетал мне косы, Мартин. И научил играть в шахматы. Он часто поддавался мне в играх, а я по-детски радовалась тому, что смогла победить. Он делал это для меня. На всех семейных праздниках я с полной уверенностью и всерьез заявляла, что выйду за него замуж, когда вырасту. Родственники добродушно смеялись и мило трепали меня по волосам, а я считала дедушку самым лучшим мужчиной на свете. Примером, идеалом, эталоном семьянина, мужчины, человека. Его считали таковым все вокруг.

Я год носила траур по нему – одевалась во все черное, не веселилась и замкнулась в себе, стала собственной тенью. Его смерть пришлась на мой пубертат – период, когда психика подростка особенно неустойчива. Представляешь, что творилось в моей душе и голове? Я жить не хотела, Мартин. Каждую ночь я плакала и молила небеса и самого дедушку, чтобы он вернулся ко мне любыми путями.

Я

хотела, чтобы он вернулся и сказал: «Я больше никогда не покину тебя. Мы еще столько всего не сделали вместе. Я больше никогда не покину тебя…»

Чтобы хоть как-то выносить это горе, Мартин, я приобщилась к опасному образу жизни, я неосознанно начала убивать себя. Алкоголь и сигареты давали мнимую иллюзию успокоения, которая облегчала мое существование и притупляла чувство горести. Меня никогда не тянуло к вещам, которые вызывают зависимость, в моей душе всегда была гармония. Но в тот год я примкнула к плохой компании, которую раньше обходила стороной. Все ребята были из неблагополучных семей и искали утешения друг в друге и в улице. Но я не была из неблагополучной семьи – я ее просто потеряла: дедушка умер, и все родственники перестали звать нас на семейные торжества и поздравлять с праздниками. Мама стала больше работать, и я почти ее не видела дома, мы отдалились еще больше друг от друга. Бабушке требовался уход, и ее забрала к себе тетушка, мама Алекс. Семья распалась в один миг, будто ее и не было никогда. Конечно, я хотела уйти от этой реальности. Я не подписывалась на такое в свои четырнадцать лет!

В тот год я запоем освоила всех классиков – их романы и очерки, дневники и биографии, чтобы забыться и побыть хоть ненадолго в другом мире, не здесь. Это было как обезболивающее. Я посмотрела все фильмы про смерть и загробную жизнь, чтобы утешить себя тем, что ничего не заканчивается после упокоения и на том свете душа продолжает свое существование. Но все это имело кратковременный эффект. Я начала сочинять стихи, изливая боль на бумаге. Когда уже ничего не помогало, а я так и не смогла свыкнуться с дедушкиной смертью, я перестала бороться с желанием покончить с жизнью. И тогда это казалось мне единственным спасением из того ада. Уйти к нему. Чтобы снова быть вместе.

Это была моя пятнадцатая зима. Стоял настолько тихий вечер, что беззвучие во дворах давило на виски. В окнах домов горел желтый свет вперемешку с голубым свечением гирлянд. Я думала: «Какой прекрасный вечер, чтобы уйти из жизни».

Ни с кем не попрощавшись и не оставив сообщения, я села в автобус, который довезет меня до конечной остановки нужного мне района. На его окраине стояла заброшенная многоэтажная клиника, стройка была заморожена уже несколько лет. Никто из местных не совался туда, потому что здание могло обрушиться в любую минуту: проваливались лестницы, что-то периодически откалывалось от фасадов, сыпались потолки. Меня не останавливало это: я планировала забраться на крышу и шагнуть с одиннадцатого этажа, прекратив свои муки…

В тот вечер впервые за много лет выпала месячная норма осадков, возможно, ты помнишь. Коммунальные службы не справлялись с уборкой снега на дорогах и тротуарах. Мой автобус застрял в пробке, и когда я доехала, уже значительно стемнело. На заброшенной стройке горел только один фонарь.

Забравшись на крышу, я услышала голоса и увидела компанию ребят: они пили эль, играли на гитаре и лепили снежки из белого искристого снега. Я была уверена, что крыша пуста, поэтому, отойдя от компании подальше, я села на край, свесила ноги и уставилась вниз.

– Ты забралась сюда, чтобы спрыгнуть? – ко мне подсела девчонка примерно моего возраста, в большой розовой вязаной шапке.

– Разве на крышу приходят только для того, чтобы спрыгнуть с нее? – равнодушно ответила я.

– В поздний зимний вечер одинокая девушка сидит на краю крыши. Ну не о мальчиках же ты подумать сюда пришла.

– Тебе-то какое дело, зачем я здесь? – я не хотела ни с кем разговаривать и уж тем более делиться своими планами с первым встречным. Незнакомка начинала мне надоедать.