Тысяча Чертей пастора Хуусконена
Шрифт:
– Тогда каждый молол все, что хотел, – любую чепуху, и любой вздор записывали на глиняных табличках, – возразил Хуусконен.
– Те времена пришли и ушли, – подтвердил советник. – Сверх того, в Библии по-прежнему есть истинная и святая сила, ты не можешь этого отрицать.
– Этот текст получше будет, чем твоя писанина в «Известиях Сало», – подтвердил епископ Кеттерстрём.
Пастор Оскари Хуусконен охотно согласился. Однако он не хотел так легко принять запрет советника и епископа публиковаться в СМИ и объявил, что продолжит гнуть свою линию, пока будет считать ее правильной. Хуусконен предложил:
– Давайте договоримся, что я брошу свои литературные увлечения с осени. У меня и другие дела будут
Советник и епископ с облегчением налили себе еще кофе.
– Я правильно понял, ты действительно собираешься оставить в своем доме этого медведя? – спросил епископ, у которого гора с плеч упала, едва они достигли соглашения.
Хуусконен подтвердил, что уже привык к необычному подарку и не планировал от него избавляться. Жене медвежонок не нравился, но Оскари нашел малышу добрый приют у одной скорбящей вдовы.
– А как его зовут? – благодушно спросил епископ.
– Черт.
Епископ Уолеви Кеттерстрём посчитал, что имя медведю дали очень меткое.
– Хищные животные во многом похожи на чертей. Диоцез против его прозвища ничего не имеет, будь он хоть Сатаной, нам-то что.
Мишка спасает пастору жизнь
Пастор Оскари Хуусконен взял за обыкновение приносить Черта в церковь на время служб и церемоний – крестин, похорон и венчаний. Первое время он запирал медвежонка в ризнице, а поскольку сидеть одному ему там не нравилось, Оскари стал пускать его в саму церковь, где обычно тот вел себя сдержанно, как и подобает в храме Господнем. Но игривый характер и неистощимое любопытство медвежонка порой одерживали верх, и тогда он забирался на хоры, иногда вразвалку даже поднимался на кафедру и разглядывал оттуда сидевших внизу прихожан. Органной музыки он сначала побаивался, но вскоре привык к могучим, раскатистым мелодиям и с особенно сосредоточенным видом слушал пение псалмов. Он и сам бы наверняка подпевал, но медведи петь не умеют, хотя желание у них, может, и есть.
Мило шалящий медвежонок быстро стал любимцем всего прихода, и никто не считал неправильным, что в церкви суетится дикое животное. Напротив: каждое воскресенье церковь собирала на проповедь слушателей, которые увлеченно следили за действиями медведя. На проповеди в Нумменпяя их стекалось больше, чем в любую церковь Хельсинкского диоцеза. Это было неудивительно: за возней Черта действительно было приятно наблюдать, он словно переносил верующих в телешоу о природе, только, конечно, без всякой режиссуры. Да и пламенные проповеди пастора Оскари Хуусконена были вовсе не плохи.
Для Оскари Хуусконена выговор епископа оказался настолько суровым испытанием, что он начал проповедовать еще более своенравно. Таким образом он бросал вызов: чем сильнее на него давили, тем быстрее он бежал, пускай даже вскоре ему предстояло стукнуться лбом о стену.
Одним осенним воскресным днем пастор Хуусконен по-настоящему вскипел и в порыве гнева полностью исповедовался. Он бушевал, утверждая, что если кто-то и потерял истинную веру в Иисуса Христа, Бога Вседержителя и даже Святого Духа, то это именно он.
– Я чувствую себя грешником, и, что самое ужасное, вместе с верой я потерял желание жить в радости, стал жалким циником и погряз в грехе.
Пасторша Саара Хуусконен смущенно ерзала на передней скамейке. Святые Небеса, опять дед разошелся! Пока пастор разглагольствовал в таком духе, люди слушали, уши у них горели, и даже Черт замер, прекратив игру. Хуусконен боялся, что эта проповедь станет для него последней в этом приходе. Хоть один священник до него признавался с высоты кафедры в своих грехах? Хуусконен не припоминал, чтобы слышал о подобном, но именно этим он сам сейчас и занимался, да еще с таким рвением и таким звучным рыком.
Прихожане, сидевшие в первом ряду, сразу после проповеди подошли пожать пасторскую руку и поздравить с мощной и трогательной речью. Председатель приходского совета уполномоченных и советник по сельскому хозяйству Лаури Каккури восхищенно отметил:
– Когда ты, Оскари, проповедуешь, ты просто зверь. Так и тянуло пустить слезу, настолько пронзительно ты проповедовал о всех наших смертных грехах. Поздравляю, продолжай в том же духе!
Председательница общества оказания материальной поддержки церковному хору Тайна Сяяреля прощебетала:
– Ты наделен божественной способностью рисковать, Оскари Хуусконен!
В ризнице помощница Сари Ланкинен подошла сказать, что с готовностью поучилась бы проповедовать столь же проникновенно, как и пастор. Не мог бы Оскари Хуусконен по-отечески наставить свою младшую сестру?
– Дочь моя, священник должен проживать такую жизнь, чтобы о ней можно было рассказывать в проповедях, – резко ответил Оскари Хуусконен.
Совет дышал глубоким знанием предмета. Помощница Сари Ланкинен подумала, что, может, ей тоже стоило бы грешить, тогда появилось бы в чем исповедаться, а это могло бы возвышать опустившееся дитя человеческое в сем несчастном мире. С другой стороны, путь греха страшил молодую и невинную служительницу церкви. Когда-нибудь потом, еще успеется, мудро решила она.
Так пастор Оскари Хуусконен продолжал свое священническое поборничество в приходе Нумменпяя. Его проповеди были захватывающи, слушатели их хвалили. Оскари Хуусконен пришел к выводу, что даже священник может говорить откровенно, если ему так хочется, это отнюдь не уменьшает эффекта проповеди, наоборот: люди начинают слушать речь пастора более внимательно.
Через некоторое время новости о проповедях Хуусконена дошли до диоцеза и непосредственно до ушей епископа Уолеви Кеттерстрёма. Упрямый Хуусконен, выходило, опять взялся за свое. Только настоятель получил выговор и пообещал не писать для газеты всякие вольности, так теперь еще стал молоть всякую чушь с кафедры, и, что хуже всего, каждое воскресенье в церкви, по слухам, был аншлаг. Епископ решил отправиться в Нумменпяя и приструнить пастора. И вообще стоило туда заскочить, потому как начинался сезон охоты на лосей. Может, на них удалось бы поохотиться в Нумменпяя? Епископ страстно любил охоту, и особенно услаждало его душу отстреливание лосей. Он позвонил своему приятелю, генералу Ханнесу Ройконену, у которого в Нумменпяя был летний домик и имелось разрешение на охоту, и они договорились пойти на лося в первую же неделю охотничьего сезона.
Тем временем в Нумменпяя пастор Оскари Хуусконен заметил, что с наступлением осени аппетит Черта значительно увеличился. Он мог уплести два килограмма вареной колбасы класса Б, а буквально через несколько часов снова выпрашивал еду. За лето медвежонок сильно подрос и стал размером с большую собаку, его мордочка приобрела сердитое выражение, и он теперь не шалил так невинно, как в начале лета. Он ел, как дикий зверь, готовясь к зимней спячке. Пасторша жаловалась на разбухавшие счета за продукты; из магазина ей приходилось таскать доверху наполненные пакеты, точно она была матерью большого семейства. Из-за Черта между супругами часто вспыхивали ссоры, и Оскари Хуусконен заключил, что мудрее всего почаще оставлять медведя под присмотром вдовы Сайми Рехкойла.