Тысяча девятьсот восемнадцатый год
Шрифт:
_Томас_. Страдание одухотворило ее лицо.
_Кристоф_. Какая-нибудь сентиментальная любовная история. Кино.
_Томас_ (с горячностью). Кино. Если что-нибудь вас так проймет, что вам становится не по себе, вы говорите: кино.
_Кристоф_. А ты, конечно, попадаешься на всякую удочку.
_Томас_. Тише. Она шевелится. Фрейлейн!
_Анна-Мари_. Что? Кто вы?
_Томас_. Возле вас висит халат. Наденьте. Здесь горячий чай для вас.
_Анна-Мари_ (выходит из алькова). Вы очень добры ко мне.
_Томас_ (смущенно). Какие пустяки.
_Кристоф_.
_Анна-Мари_. Я помогаю матери в нашем магазине.
_Кристоф_. В каком?
_Томас_ (стараясь переменить разговор). Пейте, прошу вас, чай.
_Анна-Мари_. Вы очень добры ко мне.
_Кристоф_ (недовольно). Вы твердите все время одно и то же.
_Томас_. Да оставь же ее.
_Кристоф_. Я ведь ничего неприятного не говорю ей. Почему, собственно, вы бросились в воду, фрейлейн?
_Анна-Мари_. Я... я...
_Томас_. Вы можете не отвечать.
_Кристоф_. Почему ей не ответить? Зачем эти церемонии? Надо рассуждать трезво. Ведь мы желаем ей добра.
_Анна-Мари_. Я... не... могу.
_Кристоф_. Ну, нет - так нет. Мне пора на службу. Поправляйтесь. А если хотите выслушать совет разумного человека, бросьте ненужные церемонии и давайте прямой ответ на прямой вопрос. А тем, что говорит мой друг, не руководствуйтесь. Все это очень красиво, но годится только для больших праздников. Он, видите ли, гений. (Томасу.) До вечера. (Уходит.)
_Томас_. Кристоф, в сущности, добрый малый.
_Анна-Мари_. Да. Но я не могла говорить. С вами могу. (У окна.) Здесь очень хорошо.
_Томас_ (указывая на скудно обставленную комнату). Но голо. Вот сверху, из Красной виллы - оттуда красивый вид. Напрасно вы не захотели пойти к господину Шульцу. Там у него не так неуютно. Повар, садовник, камердинер. Часто, когда я сижу ночью за работой, фары его автомобиля нахально заглядывают в мою комнату. А когда у господина Шульца бал, даже сюда доносится музыка.
_Анна-Мари_. Да, его автомобиль. Красный, лакированный, внутри светло-серая кожа.
_Томас_. Вы его знаете?
_Анна-Мари_. Да, потому-то...
_Томас_. Потому-то?
_Анна-Мари_. Я вчера хотела это сделать. Да... Он заговорил со мной, когда я стояла перед витриной художественного магазина Гелауера. На нем были чудесные желтые перчатки с отворотами, желтые гамаши. В руках большая трость с набалдашником из слоновой кости. Мы пошли с ним в парк. А потом в ресторан. В какой-то аристократический ресторан. Откуда-то, словно издали, доносилась музыка, и мы пили шампанское. Оно щекотало язык. Второй раз он заехал за мной на машине. Мы поехали далеко в горы. На обратном пути машина как-то неожиданно очутилась перед Красной виллой. Я не хотела войти. Но уже не могла отвертеться.
В зале, где мы ужинали, было много свечей, все очень торжественно. Потом он надел фиолетовый халат. Он был весел, завел граммофон. Вдруг он замолчал, лицо налилось кровью. Я испугалась: все это было так отвратительно. И его руки - бесстыжие руки. О, до чего все было гадко.
_Томас_.
_Анна-Мари_. Дальше? Через неделю... пришлось... пойти к врачу. Стыдно было, невыносимо стыдно! Врач сказал, что у меня... дурная болезнь. Тогда я пошла в Красную виллу. Он пожал плечами и сказал, что очень сожалеет, что он этого не хотел, что при этом всегда рискуешь, но через несколько месяцев все пройдет. И он хотел дать мне денег. Домой я вернуться не могла. Мне было стыдно перед матерью. Работать много мне нельзя, сказал доктор. И я сама себе опротивела. Все во мне вызывало отвращение к себе. И я никому ничего не могла сказать, я была одна в целом мире.
_Томас_ (встает, берет шляпу и пальто). Я иду к нему.
_Анна-Мари_. Нет, нет, не надо.
_Томас_. Через час я вернусь. Побудьте здесь.
Анна-Мари подходит и целует у него руку.
_Томас_. Не надо. Как могло прийти вам в голову? (Уходит.)
4
На Красной вилле.
_Господин Шульц_ (сидит за завтраком и читает газету). Отстроено еще двести пятьдесят километров Восточной дороги. Недурно. В Калабрии и Сицилии - вот где следовало бы строить дороги. Прекрасный ландшафт. Историческими достопримечательностями прямо хоть пруд пруди. Но что толку от них без железных дорог, отелей, лифтов, ватерклозетов. Миллиарды можно бы там загребать.
Шахнер играет Марию Стюарт. Прекрасно сложена девчонка, премилая родинка на левой ягодице. Но достаточно ли этого для Марии Стюарт?
Акции металлургического завода "Софиенхютте" не поднимаются. Почему, дьявол их побери? Балансы лишены всякого полета фантазии. Всыплю же я директору!
_Слуга_. Какой-то молодой человек. Никак нельзя выпроводить.
_Томас_ (следом за ним). Мое имя - Томас Вендт.
_Господин Шульц_. А, молодой человек... Вы живете там внизу, в домике через дорогу? Писатель? Поэт, так сказать?
_Томас_. Да, тот самый.
_Господин Шульц_. Теперь понятно, почему вы выбрали такой необычный час для посещения. Чашку чая?
_Томас_. Благодарю, не надо.
_Господин Шульц_. Но мне уж вы разрешите кончить завтрак. Завтрак лучший час дня. Созерцание, самоуглубление. Так сказать, богослужение. Стало быть, поэт? Я тоже пробовал силы. Выходило не так уж плохо. Но когда началась вся эта модная канитель: "Ода машине!", "Гимн шуму большого города" и т.д., - мне надоело. Этого у меня и так хватает за день. В конце концов поэзия - это нечто для сердца: просветление, идеал. Лазурь и золото. Или нет? Вы иного мнения?
Да выпейте же стаканчик мадеры. Неуютно себя чувствуешь, когда вы стоите так. Точно монумент.
_Томас_. Я вчера вытащил из реки человека, господин Шульц.
_Господин Шульц_. Прекрасный поступок. Вы получите медаль за спасение утопающих. "Это - высшее отличие, которое я могу дать", - сказал как-то его величество.
_Томас_. Это была девушка, ее имя Анна-Мари. Она бросилась в воду потому, что вы спали с ней.
_Господин Шульц_ (чашка в его руках зазвенела о блюдце). Где она?