Тысяча и один день (сборник)
Шрифт:
– Ревнуешь? – томно спрашивает Марджори.
– Еще чего. Обороняюсь.
Спорю на мои абордажные шансы против банки фальшивой икры: Марджори подстроила это нарочно. Ей скучно, она развлекается.
Госпожа вице-адмирал космофлота Марджори Венцель, комендант базы Ананке и командующая Четвертой эскадрой в одном лице. Не слишком завидная должность. У госпожи вице-адмирала не так-то много подчиненных офицеров: ну штаб из трех человек, ну трое же пилотесс, врач, с пяток охранниц в лейтенантском чине... Остальные, даже командиры эскадрилий, ходят вообще без чинов, да и кому придет в голову дикая мысль давать чины эксменам? Хотя недавно Юджин
Нет чинов, но есть должности. Командир эскадрильи. Командир звена. Пилот. Старший техник. Старший оператор систем полетного контроля. Старший фельдшер. Каптенармус. Есть авторитет старожилов, с которым волей-неволей считается и Марджори и на который она опирается, не желая признаться в этом даже самой себе. Ниточек управления пятисотголовым стадом эксменов вполне хватает.
Потерпите, ребята, все у вас будет. Ну, не у вас, так у ваших внуков – при условии, что, коснувшись барьера, наш мир каким-то чудом не уподобится расплющенному комару на ветровом стекле.
Еще не знаю, как и когда, – но будет.
Обязательно.
Потому что тайна получила огласку. Потому что телепортирующий и при этом все еще живой эксмен – не легенда, а явь, до него можно дотронуться и убедиться, что это не сон. Потому что он нагло спит с комендантом, не особо скрывая сей вопиющий факт и вызывая испуганно-восхищенный шепот по закоулкам базы.
Если меня завтра тихо прикончат в каком-нибудь темном коридоре или штреке и в потоке воздуха вышвырнут мой хладный труп из пустой ракетной шахты в большое космическое путешествие, то все равно байки обо мне будут передаваться из уст в уста еще много-много лет, обрастать небывальщиной, сочиняемой очевидцами и «очевидцами», и бередить души рабов призраком надежды.
А это уже немало.
Первая трещина...
Когда-нибудь это должно было случиться – сейчас или через тысячу лет. Проигрывает тот, кто забывает: под этими звездами нет ничего вечного, есть лишь долговременное.
Убить меня несложно, особенно по выполнении мной моей миссии, если она каким-то чудом окажется успешной. Заделать трещину в монолите скорее всего уже невозможно.
Изнуренное шейпингом тело Марджори сегодня облачено не в прозрачный пеньюар, как в прошлый раз, а в парадный адмиральский мундир со всеми регалиями. Наверное, она считает, что так эротичнее. Оно, то есть тело, привычно возлежит на узкой складной койке, будто это невообразимых размеров кровать в стиле рококо под балдахином с кистями, мечта гетеры невысокого полета, измученной желанием достичь ранга женщины полусвета. Ничуть не сомневаюсь, что Марджори ухватилась бы за любой шанс притащить на Ананке пятиспальную кровать-чудовище, – но космическая контрабанда имеет свой предел. Не весовой, так габаритный.
– Скучно, да? – вопрошаю я.
– А тебе разве нет, глупый?
– Сегодня – да, – признаюсь я, нагоняя на чело морщины озабоченности нежданным бездельем. – Полетов опять нет, молодежь упражняется, а телепортировать с тяжестями под мышкой надоело. Толку от этих тренировок... Сколько было пороговой массы, столько и осталось. Двенадцать килограммов с граммами – мой предел. Это, наверное, от рождения задается.
– В детстве.
– М-м?..
– Мычать сюда пришел? – уходит от темы Марджори. Она притворно сердится. – Ты лучше порычи. А потом
– Прямо с порога? – деловито осведомляюсь я.
– Ага. Можешь взять разбег. – Она еще не поняла, что сегодня все будет не так, как ей хочется, но, кажется, уже заподозрила.
– А рычать обязательно? Что, если я, например, прокукарекаю пару раз или поквакаю немного? Тебя это возбудит?
– Кретин!
Я качаю головой:
– Эксмен. Это хуже. Грязное животное с исключительно низменными инстинктами. Волосатый кривоногий выродок. Рабочая скотинка. Подлейшая тварь, всегда требующая кнута.
– О! – восхищается Марджори. – Сам додумался?
– Естественно. Как всегда: сначала вызубришь что-нибудь назубок, концентрированную какую-нибудь мудрость, а потом уже в голову стукнет: а ведь оно правильно! И проникнешься.
– Я так не думаю...
– Думаешь. Тебе предписано так думать, вдолблено с малолетства, у тебя это сидит глубоко в подкорке. «Порычи!» В лучшем случае и при обходе всех табу я гожусь на роль игрушки – вроде вон того чучела в шкафу. – Мой голос становится все резче, я уже забыл, что вовсе не собирался ругаться. – Порычать? Ррры! Достаточно? Остальное ты получишь от него. – Я тычу пальцем в направлении шкафа.
– Мразь! – Гримаса ярости безобразит лицо Марджори. – Ты пожалеешь! Убирайся!
– Я только этого и хотел...
Цокая подошвами, я поворачиваюсь к двери, не уверенный, что комендант базы не запустит мне в спину чем-нибудь тяжелым. Что со мной сегодня творится? Ведь не хотел же... И что я выиграю от своей вспышки?
Вот псих.
– Тим!
– Тимофей Гаев, командир звена, – отвечаю я деревянным голосом. – Жду приказаний, госпожа комендант.
– Вернись. Прости меня... Пожалуйста...
Ради этих слов, произнесенных женщиной, стоит жить. От них может расколоться камень, промерзлая оливиновая глыба Ананке оглушительно лопнет и рассыплется облаком щебня – или чудовищного веса этих слов не выдержит потолок каюты и низринется нам на головы...
Но не крошится камень, и потолок выглядит прочным.
– Ты мне нужен, Тим... Дурачок ты мой, ты сам не понимаешь, как ты мне нужен...
И тогда я все же бросаюсь на нее в длинном прыжке, отлипнув от пола и оттолкнувшись от стены, – без рычания, но что-то от тигра, выскакивающего из засады в бамбуках, во мне, наверное, есть. Грубо, обрывая пуговицы, я сдираю парадный мундир с этой порочной, безнравственной сорокапятилетней женщины, грязной распутницы, радостно готовой совершить уголовно наказуемое деяние, и за одну эту радость отдаться низшему существу я прощаю ей все, все, все...
Пусть даже она предпочла меня слащавому пластиковому уроду только потому, что он ей приелся.
Все равно.
– Сделай мне больно! Еще! Ох...
Марджори дергается, и мы, как два сплетенных удава, взмываем к потолку над ковром и, медленно кувыркаясь в полете, дрейфуем вниз. Дайте мне точку опоры! Землю не сдвину, но сдвинусь сам, умом, и ничуть не пожалею об утраченном рассудке. Еще больнее?.. Вот. Вот!..
Схватка заканчивается на полу, и мы лежим на ворсистом ковре среди разбросанных предметов одежды. Тело легкое-легкое, как воздушный шарик, но это не от секса, а от закона всемирного тяготения. Наверное, тому пареньку из книжки, что выпалывал на своем астероиде баобабы, приходилось быть очень осторожным, чтобы не улететь ненароком в случайном направлении, не закончив прополку.